Тема рассказа Бабеля «Измена», как и всего цикла «Конармия», — гражданская война. Ей как будто соответствует и жанр: цикл коротких рассказов — мгновенных зарисовок, коротеньких историй — как ряд атак и отступлений Гражданской войны. Но в центре внимания автора, кажется, не ход войны — в большинстве рассказов военные действия не изображены вовсе. Можно сказать, что цикл — попытка осмысления Гражданской войны и психологии человека этой войны. Это видно как в рассказах от лица Лютова, героя-рассказчика, близкого к биографическому автору («Мой первый гусь»; «Эскадронный Трунов» и др.), так и в сказовых, к которым относится и «Измена».

Рассказ — объяснительное письмо следователю. Поводом к его написанию являются следующие события. Никита Балмашев с двумя земляками попадает в госпиталь. На предложение снять заразную одежду и сдать оружие они отвечают категорическим отказом. Попытки их раздеть и отобрать оружие встречают сопротивление. Бойцы устанавливают дежурство, не спят, ходят в отхожее место в полной форме. Когда же, наконец, во сне с них снимают одежду и оружие, они ошеломлены и обижены. В поисках правды они идут жаловаться председателю ревкома на измену. От председателя, который по горло завален делами и только умоляет их покинуть помещение, они, не добившись цели, выходят на площадь, где, обезоружив милиционера, бьют стёкла в кладовке госпиталя. Однако основной интерес представляют не события, а фантастическое несоответствие между ними и тем, какими они предстают в восприятии героя: предложение искупаться, снять одежду и сдать вещи в цейхгауз заставляет его подозревать измену, просьбу отдать на хранение оружие он воспринимает как попытку "разоружить” его, как будто он "уже побеждён”. Здравый взгляд на события обнаруживает их абсурд и комичность, однако тон рассказчика предельно серьёзен. Ему самому его реакция представляется вполне адекватной и даже единственно возможной.

Герой «Измены» Никита Балмашев не первый раз появляется в цикле. Читателю он знаком по письму в редакцию "за несознательность женщин, которые <…> вредные” делу революции (рассказ «Соль»). Эта приверженность делу революции не оставляет его и здесь. Причина серьёзности проста: для героя — это факт классовой борьбы. Он говорит об измене, а своё поведение понимает как политическую активность идеологически выдержанного бойца Конармии, подозревающего везде "проклятую контру” и дающего на всех "материал”. Это ощущение себя бойцом за мировую революцию и порождает недоверие и презрение к остальным, которые оказываются изменниками и "врагами революции”. Как фронтовик он возмущается тылами, как кавалерист он с пренебрежением относится к пехоте. Балмашев говорит о ней так, как будто принадлежность к этому роду войск автоматически свидетельствует о неблагонадёжности: «...Мы <…> ожидали увидеть культработу и преданность делу, но интересно узнать, что же мы увидели, взойдя в палату? Мы увидели красноармейцев, исключительно пехоту, сидящих на устланных постелях”. Как русский и боец, не рассуждающий "согласно отданного приказания”, он испытывает неприязнь к евреям и бюрократам: к доктору Явейну, предуревкома Бойдерману, "гражданину пожилых лет, в тулупе, по национальности еврею, который сидит за столом, стол его набит бумагами, что это некрасота смотреть”.

В соответствии с этим бело-красным видением мира воспринимается читателем система образов: по двум полюсам разведены революция и "контра”. "Во главе” первой — обладатель "озверелого штыка”, Балмашев, а с ним Головицын и Кустов — неотделимые от него герои-марионетки (они так до конца рассказа и ходят вместе, как бы соединённые ниточкой: "у кого разорвана нога, тот держит товарища за руку, а у кого недостаёт руки, тот опирается на товарищево плечо”). "Контра”, по мнению Балмашева, — пехота, которая "отвоевалась” и довольна этим, гладкие сиделки, стоящие у окошек и разводящие симпатию, председатель революционного комитета Бойдерман и главный изменник — доктор Явейн, "надсмехающийся” "разными улыбками”.

Развитие противостояния находит отражение в композиции: рассказ открывается темой измены: "предъявляя” свою партийность "номер двадцать четыре два нуля”, Балмашев, таким образом, подтверждает свою благонадёжность. Дальше внутреннее убеждение героя, что все непосредственным образом не участвующие в революции — изменники, нарастает и выливается в кульминацию: локальную революцию (бунт против "неправильного режима”, классический выход на площадь, погром). Концовка рассказа — рассуждение Балмашева об измене, "которая вот она мигает нам из окошка”.

Композиционное кольцо, проявляющееся и в порядке изложения событий (Балмашев сразу начинает с рассказа о выбитых стёклах и тем же кончается фактическая часть сюжета), и в повторе обвинения доктору Явейну, который "делал фигуры и смешки”, подчёркивает сосредоточенность сознания на одной идее: кругом измена. Это настолько захватывает героя, что он ещё и ещё раз пересказывает этот "недопустимый факт”.

В чём же, собственно, эта измена заключается? И почему героя возмущают самые простые и, казалось бы, ничем революции не противоречащие события? Специфика революционного сознания — резкое неприятие быта. В литературе 20-х годов ХХ века это очень чётко отражено, вспомним хотя бы, например, стихотворение Маяковского «О дряни»: "опутали революцию обывательщины нити…”. Больше всего герой боится, как бы его не "разоружили”; боится "отвоевать”, погрузиться в быт — именно поэтому с таким сарказмом перечисляются предметы быта. Ненависть вызывает сытое урчание в животе у солдат — солдат, "вострые шашки” променявших на "шашки, поделанные из хлеба”. Пить "какаву”, где "молока <…> хоть залейся” — факт измены, "когда враг на мягких лапах ходит в пятнадцати вёрстах от местечка и когда в газете «Красный кавалерист» можно читать про наше международное положение, что это одна ужасть и на горизонте полно туч”. И всё, что бы ни делалось в этой сфере жизни, воспринимается враждебно, будь то предложение сдать заразную одежду или "роля в женском платье”.

Чёткость красного сознания отражается на лексическом уровне. Когда он говорит о себе и товарищах, появляются такие патетические выражения, как "зрячий штык”, "вострая шашка”, "земляки с одной судьбой”, "кровавое сердце бойца и пролетария”, "одёжа, вытканная матерями <…> слабосильными старушками с Кубани”, "страдания трёх красных конников”, "неизвестные, но заслуженные бойцы”, "возвышенный голос”, "короткая красная жизнь”, "без края тревога об измене”. Совершенно иная лексика используется там, где речь идёт о мирной жизни, то есть "контре”, по мнению Балмашева. Доктор Явейн — "зверь, а не человек”, сёстры милосердия каламбурно названы "немилосердными сиделками”, а попытка их переменить одежду на раненых бойцах — "издевательство беспартийной массы”, пациенты — "раскудрявые товарищи, которые наели очень чудные пуза, что ночью играют, как на пулемётах”.

Собственно говоря, речь рассказчика и есть ключ к пониманию эпизода и характера героя — это как бы срез его сознания. Она представляет собой смесь из просторечий вроде "одёжа”, "роля”, "какава”, "неподобная ляпа” и пафосных выражений, источник которых, видимо, передовицы «Красного кавалериста»: "империалист” и "палач мировой революции”; "наше международное положение”; "враг на мягких лапах”. Проскальзывает и стиль рапорта: "трое земляков, а именно”, "согласно отданного приказания”, "дать твёрдый материал”. Текст подчиняется логике рассказчика, для читателя подчас абсурдной, есть фразы, в которых одно и то же выражение можно интерпретировать по-разному. Например: "Но нет, раскудрявые товарищи: <…> не отвоевалась она, а только отпросившись вроде как по надобности, сошли мы трое на двор…”; непонятно к чему относится "отпросившись вроде как по надобности” — к первому или ко второму предложению; или, например, "Потребовали поголовное удостоверение личности, не получив какового, потеряли сознание. И, находясь без сознания, мы вышли на площадь”, где "потерять сознание” можно воспринимать буквально, в физическом смысле, а можно в переносном смысле — как потерю партийного сознания — герои идут бить стёкла. В одном предложении собрано несколько совершенно разнонаправленных линий: "И солнышко, видим, великолепно светит, а окопная пехота, среди которой страдало три красных конника, хулиганит над нами и с ней немилосердные сиделки, которые всыпавши нам накануне сонного порошку, трясут теперь молодыми грудями и несут нам на блюдах какаву, а молока в этом какаве хоть залейся!” Вообще, подобная витиеватость и многослойность свойственны высокому архаичному стилю — видимо, подсознательно герой хочет выражаться возвышенно, даже говоря о простых вещах, поскольку цель письма, с одной стороны, обличение "измены”, с другой стороны — оправдание себя.

Эта вторая цель неразрывно связана с первой: обвинение всех и вся в измене имеет не только прямую обличительную цель, это ещё и уловка — попытка отвести подозрение от себя. И это заставляет вспомнить основоположника короткого рассказа в русской литературе — Чехова. Конечно, герои его юмористических рассказов не сказовые, но основную роль в них играет именно речь персонажа. Больше всего похож на «Измену» рассказ «Унтер Пришибеев».

В самом деле, ситуации, в которых оказываются герои, сходны: оба обвиняются в оскорблении "словами и действием”; оба прежде всего пытаются доказать свою благонадёжность и невиновность. "Предъявляет” партийность "номер двадцать четыре два нуля, выданную <…> Краснодарским комитетом партии”, Балмашев, "Виновен не я, а все прочие”, — говорит унтер Пришибеев; оба привлекают к делу свою биографию. "Я не мужик, я унтер-офицер, отставной каптенармус, в Варшаве служил…” — сообщает о себе герой Чехова, и у Бабеля герой "объясняет” своё "жизнеописание до 1914 года как домашнее, где при родителях занимался хлебопашеством”. Совпадает и специфическая мешанина в сознании, отражающаяся в языке, вроде "стало быть, по всем статьям закона выходит причина аттестовать всякое обязательство во взаимности” унтера и "проснувшись в обвиняемое утро”, "обезоружили милицию в составе одного человека кавалерии” Балмашева. Одинакова уверенность героев в том, что это их дело и если не они, "то кто же станет?”, по выражению Пришибеева. Подхалимство и лесть мировому судье у унтера Пришибеева сродни уловкам Балмашева, пытающегося объяснить "товарищу следователю Бурденко”, что разбитые окна — в кладовке, а потому не "соответствуют своему предназначению”. И больше всего обижает героев, конечно, смех: Балмашева возмущают "разные улыбки” доктора Явейна, как унтера Пришибеева "в жар бросает” от "скалящих зубья”.

Однако совпадения эти образа не исчерпывают. В речи героя появляется ещё один существенный пласт текста, совершенно иной окраски. Неграмотный, вызывающий приступы хохота язык Балмашева к концу вдруг приобретает чуть ли не поэтическую силу! Слова об измене звучат очень серьёзно, высокой напряжённой нотой. Сняты просторечия, появляются эпитеты, яркие образные сравнения: "душа горит и рвёт огнём тюрьму тела”; "измена ходит, разувшись, закинув за спину штиблеты, чтобы не скрипели половицы в обворовываемом дому…”; а синтаксис напоминает трёхчастные фразы авторских описаний: "Измена, говорю я вам, товарищ следователь Бурденко, смеётся нам из окошка, измена закинула за спину штиблеты, чтобы не скрипели половицы в обворовываемом дому…” Сравните, например: "Река усеяна чёрными квадратами телег, она полна гула, свиста и песен, гремящих поверх лунных змей и сияющих ям” («Переход через Збруч»). Эта концовка добавляет нечто новое к восприятию героя. Если вначале мы представляем себе героя сродни чеховскому, то концовкой этот образ как бы проигрывается на других тонах, делается более сложным.

И в результате перед нами предстаёт герой — почти комический персонаж — крестьянин из станицы Иван Святой, в то же время страстно и серьёзно приверженный революции. Это необразованный мужик — и человек, знающий поэтическое вдохновение. Герой, считающий врагами и изменниками всё человечество и беззаветно преданный своим революционным товарищам. Однозначной оценки нет в рассказе. И, может быть, революцию стоит осмыслять именно сквозь призму сознания такого героя.