Александр Порфирьевич Бородин был удивительно разносторонней личностью. Всю свою жизнь он делил себя между двумя привязанностями – к химии и к музыке. Действительно, он вошел в историю и как крупный композитор, и как выдающийся химик, и как общественный деятель. Он был также талантливым литератором, что подтверждает написанное им либретто оперы «Князь Игорь», тексты романсов. Он показал себя и как дирижер. Казалось бы, такая разбросанность устремлений! Но вся его деятельность отличалась удивительной цельностью. Во всем проявлялась ясность мысли и широкий размах, светлое отношение к жизни.

Можно только удивляться, как на все это хватало духовных и физических сил у одного человека?

Ему не хватало только одного – времени. Во всяком случае – на музыку. Поэтому работа над его произведениями растягивалась на много лет. Вторую симфонию он писал семь лет, «Князя Игоря» – восемнадцать, но так и не успел закончить. Поэтому можно понять его друзей-музыкантов, которые всегда сердились на него, упрекали в том, что он не оставляет времени на музыку.

Но можно было предположить, что одной только музыки ему было мало, как и одной науки или общественной деятельности – вообще чего-нибудь одного. Этому великому исполину нужно было все и сразу.

Таким же разносторонним было и его творчество. Оно невелико по объему, но охватывает разные жанры.

Творчество Бородина отличается поразительной цельностью. И связано это с тем, что все его сочинения объединяет одна ведущая мысль – о богатырской мощи русского народа.

…Два молодых путешественника покидали Италию. Их единственный на двоих маленький саквояж, свободные блузы, какие носят художники, – все изобличало в них небогатых интеллигентов.

Позади – несколько месяцев путешествия, насыщенных яркими впечатлениями от прекрасной жизни Италии, своеобразной жизни ее городов: узеньких пустынных улочек и широких многолюдных  площадей, скромных церквушек и величественных соборов, шумной, праздничной толпы и поэтического безмолвия старинных монастырей.

Но главное, что особенно интересовало путешественников в этой стране, – химические лаборатории известных итальянских ученых, с работой которых они давно хотели познакомиться. И мастистые, убеленные сединами профессора радушно встречали молодых русских коллег, охотно открывая перед ними двери своих лабораторий. Оба молодых ученых были уже известны в европейских научных кругах – их многочисленные работы по химии были опубликованы в специальных журналах и представляли немалый научный интерес.

Первый – Дмитрий Менделеев, лишь недавно окончивший Петербургский университет.

Второй – Александр Бородин, выпускник Медико-хирургической академии.

Еще до поездки за границу Бородин защитил диссертацию на докторскую степень и издал более десятка своих статей и рефератов, написанных в результате самостоятельных лабораторных исследований. Вскоре после этого он был избран членом Парижского химического общества, а затем и членом немецкого общества химиков.

Теперь, после поездки в Италию, Менделеев и Бородин собирались продолжить собственные исследования, которые они вели в университетской лаборатории Гейдельберга. Этот небольшой немецкий городок служил резиденцией для группы молодых русских ученых.

После блистательного завершения Петербургского университета или Медико-хирургической академии их посылали сюда в научную командировку.

Особенно теплые отношения связывали ученых-химиков.

Почти сразу же по приезде в Гейдельберг Бородин сдружился с талантливыми молодыми химиками В. Савичем, В. Олевинским, Д. Менделеевым. Последний писал в своем дневнике: «Их троих: Савича, Бородина и Олевинского – от души люблю».

К сожалению, Савич и Олевинский рано умерли, не успев проявить себя. Дружба Бородина и Менделеева сохранилась на всю жизнь. Через много лет Бородин писал другу из Парижа: «А я, братец, сильно вспоминаю иногда Гейдельберг и наше товарищество. Дай бог впереди когда-нибудь такое время. Как другим – не знаю, а мне хорошо жилось с Вами и в свою очередь Вам спасибо, глубокое спасибо за истинно товарищеское расположение, которое, я уверен, не изменится то широты и долготы той местности, где нас снова сведет судьба».

Жизнь молодых ученых в Гейдельберге протекала в напряженной научной работе. А вечерами, утомленные лабораторными занятиями, собирались у кого-либо из друзей и предавались своему любимому занятию – музыке. Почти каждый играл на каком-либо инструменте: фортепиано, скрипке, виолончели. Поэтому чаще составляли камерные ансамбли – дуэты, трио, квартеты. А нередко всей компанией, несмотря на скромный материальный достаток, ездили в ближайшие города. Там слушали симфоническую и органную музыку, оперные спектакли. И все это не отвлекало, а наоборот – помогало научной работе.

Особой музыкальностью выделялся Александр Порфирьевич Бородин. Уроженец Петербурга, он еще в детстве научился играть на флейте, фортепиано и виолончели. Это позволяло ему быть участником различных камерных ансамблей.

Вскоре по возвращении из-за границы Бородин посетил своего коллегу и друга М. А. Боткина, в доме которого устраивались так называемые «субботы», то есть субботние вечера, проводимые за дружеской беседой или горячим спором на литературные, музыкальные или другие темы. На одной из таких суббот и произошло событие, определившее во многом дальнейшую жизнь Бородина, – встреча его с Балакиревым. Милий Алексеевич Балакирев был известен как прекрасный пианист, композитор, руководитель Бесплатной музыкальной школы и глава кружка молодых композиторов, получившего название «Могучая кучка». В это содружество вошли Римский-Корсаков, Кюи, Мусоргский и Стасов.

Хотя Балакирев был на два года младше Бородина, он стал настоящим учителем начинающему композитору. Он учил его музыкальной форме, инструментовке. Именно Балакирев предложил Александру Порфирьевичу взяться за сочинение симфонии.

Премьера Первой симфонии состоялась в Петербурге в 1869 году и имела огромный успех.

Это вызвало большой прилив сил у Бородина. Он сразу же начал работать над Второй симфонией и оперой  "Князь Игорь". Оба произведения близки по замыслу и складу тем. Правда, работа эта растянулась на много лет. Ведь будучи ученым, Бородин и здесь подошел к работе с научной точки зрения. Он долго изучал старинные летописи, трактаты, «Слово о полку Игореве», русские эпические песни и сказания. Композитор сам составил общий план оперы. Его очень отвлекала научная работа. А еще в 1872 году театральная дирекция заказала членам «Могучей кучки» оперу-балет «Млада». Бородин в этом произведении писал четвертое действие. Но, к сожалению, этот совместный проект не был завершен, и Бородин вновь вернулся к «Князю Игорю».

Вторая симфония была завершена в 1876 году. Друзья называли ее «львиной симфонией» и очень любили, когда автор играл ее им на фортепиано. Стасов называл ее «богатырской», ее содержание связывали с русским героическим эпосом.

Мое впечатление от первой части Второй симфонии:

Первая часть симфонии начинается главной партией. Она «описывает» богатырей, показывает их силу, стать, мощь. Вторая тема главной партии является как бы откликом дружины на богатырский призыв. Побочная партия похожа на русскую сказку, былину. Былины и сказки читать я люблю, но слушать произведения, на них похожие, все-таки интереснее.

Премьера симфонии в Москве в 1880 году стала важным событием в жизни композитора. Ведь московская публика не знала его творчества, и исполнение этого шедевра стало настоящим торжеством для автора.

Работа над «Князем Игорем» продвигалась очень медленно. Много времени и сил отнимали занятия в Медико-хирургической академии, научная работа, организация Женских врачебных курсов – первого в России женского медицинского учебного заведения, участие в издании журнала «Знание». Все это не оставляло времени на сочинение музыки. Друзья шутили и радовались, когда он болел и не мог уходить из дому. В одном из писем Бородин писал: «Зимою я могу писать музыку только когда болен настолько, что не читаю лекций, не хожу в лабораторию, но все-таки могу чем-то заниматься. На этом основании мои музыкальные товарищи, вопреки общепринятым обычаям, желают мне постоянно не здоровья, а болезни».

В такие дни работа у него кипела. Ученый-химик изобрел собственный способ ускорения записи музыкальных произведений. Переписывать с черновика на чистовик было некогда, поэтому он записывал ноты карандашом, а потом нотные листы покрывал специально изобретенным лаком. И развешивал их как белье на веревках через всю квартиру. Если «кучкисты», придя к нему домой, видели эти веревки, они сразу понимали – хозяин был дома и писал оперу.

И все же, несмотря ни на что, он создал в это время множество произведений. Это было время его творческого расцвета.

В один из дней друзья договорились встретиться у него дома, чтобы всем вместе уговорить его завершить оперу. Среди пришедших в тот день к Бородину был известный в то время музыкальный издатель и меценат Беляев, который предложил купить у него право на издание оперы за крупную сумму. Бородин согласился. Теперь он старался работать каждое утро, чтобы собрать воедино все написанное. Оставалось не так много, но, как всегда, находились другие дела. Он писал жене: «Утопаю в кипах написанной бумаги разных комиссий, тону в чернилах, которые извожу на всякие отчеты, донесения, рапорты. Господи! Когда же конец этому будет?»

К сожалению, он наступил скоро. На Масленицу в академии был устроен костюмированный бал. Бородины с удовольствием принимали в таких балах участие. Александр Порфирьевич любил танцевать, быстро становился душой общества, умел рассказывать веселые истории, остроумные шутки. Около полуночи он подошел к группе беседующих, присоединился к их разговору. И вдруг, на полуслове, упал.

«Боже мой! Какой это был ужас! Какой крик вырвался у всех, – вспоминает его знакомая, присутствовавшая на вечере. – Все бросились к нему и тут же на полу, не поднимая его, стали приводить его в чувство. Понемногу сошлись все врачи и профессора, жившие в Академии. Почти целый час напрягали все усилия, чтобы вернуть его к жизни. Были испробованы все средства, и ничто не помогало… И вот он лежал перед нами, а мы все стояли кругом в наших шутовских костюмах и боялись сказать друг другу, что все кончено. Помню, что последним пришел профессор Манассеин, когда уже все  было испробовано. Он наклонился над ним, послушал сердце, махнул рукой и сказал: "Поднимите же его”».

Он умер, не приходя в сознание, от остановки сердца. Было композитору в то время пятьдесят три года. «Словно страшное вражеское ядро ударило в него и смело его из среды живых», – писал об этом ужасном событии Стасов.

Бородина похоронили в Некрополе Александро-Невской лавры в Петербурге, где покоится прах многих деятелей науки и искусства.

Через несколько дней в квартире Бородина собрались Римский-Корсаков, Глазунов, Беляев. Было решено, что помогать Римскому-Корсакову будет Глазунов. Ему поручалось по памяти записать увертюру к "Князю Игорю”, которую Бородин часто играл в кругу друзей, но которая так и не была им написана.

С наступлением лета Римский-Корсаков вплотную взялся за партитуру оперы Бородина. Он писал: «Работа над оркестровкой "Князя Игоря” шла <…> легко, непринужденно и, по-видимому, удавалась».

Наступило 23 октября 1890 года. В этот вечер в Мариинском театре состоялась премьера оперы «Князь Игорь». Успех был огромен. Страшно подумать, что русская музыка могла бы остаться без "Князя Игоря”, не будь Римского-Корсакова. С бескорыстной преданностью истинного друга и художника-гражданина он героически принял на себя огромный труд.

Прирожденный оперный композитор, впоследствии автор пятнадцати опер, на годы редактирования «Хованщины» умершего Мусоргского и «Князя Игоря» Римский‑Корсаков совсем отказался от сочинения опер. К этому следует добавить, что он выполнил эту работу совершенно безвозмездно, не получив ни единой копейки ни от нотоиздательства, ни от театра.

Только во имя славы русского искусства он сделал все, чтобы спасти две гениальные оперы от забвения, и это нельзя иначе назвать, как великим творческим подвигом.

Когда я слушаю музыку А. П. Бородина, меня охватывает чувство личной сопричастности. Его музыка помогает мне понять смысл жизни. Тема моей работы близка мне. Несколько лет я изучаю творчество Александра Порфирьевича Бородина, использую эти знания на различных конкурсах.