Билет № 23

1. Помещичья Русь и ее представители в поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души».

Центральное место в поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души» занима­ют пять глав, в которых представлены образы помещиков: Манилова, Коробочки, Ноздрева, Собакевича и Плюшкина. Главы расположены в особой последовательности по степени деградации героев.

Манилов — значимое имя (от глагола «манить», «заманивать») иронически обыгрывается Гоголем, пародирующим лень, бесплодную мечтательность, прожектерство, сентиментальность. Образ Манилова динамически разворачивается из пословицы: человек ни то, ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан. Вещи, окружающие Манилова, свидетельствуют о его неприспособленности, оторванности от жиз­ни, о безразличии к реальности: господский дом стоит на юру, «от­крытом всем ветрам»; Манилов проводит время в беседке с надписью «Храм уединенного размышления», где ему приходят в голову разные фантастические проекты, например провести подземный ход от дома или выстроить через пруд каменный мост; в кабинете Манилова два года подряд лежит книжка, с закладкой на 14-й странице; в картузах, табачнице рассыпан пепел, горки выбитой из трубки золы аккуратно расставлены на столе и окнах, что составляет досуг Манилова. Мани­лов, погруженный в заманчивые размышления, никогда не выезжает на поля, а между тем мужики пьянствуют, у сереньких изб деревни Манилова ни одного деревца — «только одно бревно»; хозяйство идет как-то само собой; ключница ворует, слуги спят и повесничают.

Коробочка. Фамилия Коробочки метафорически выражает сущ­ность ее натуры: бережливой, недоверчивой, боязливой, скудоумной, упрямой и суеверной. Коробочка — «одна из тех матушек, небольших помещиц, которые плачутся на неурожай, убытки и держат голову не­сколько набок, а между тем набирают понемногу деньжонок в пестря­девые мешочки... В один... целковики, в другой полтиннички, в третий четвертачки...» Комод, где лежат, помимо белья, нитяных моточков, распоротого салопа, мешочки с деньгами, — аналог Коробочки (как и шкатулка Чичикова). Мелочность Коробочки, животная ограничен­ность ее интересов заботами о собственном хозяйстве подчеркивается птичье-животным антуражем вокруг нее: соседи-помещики Бобров, Свиньин; «индейкам и курам не было числа...» Вещи в доме Коробоч­ки, с одной стороны, отражают ее наивное представление о пышной красоте, с другой — ее скопидомство. «Комната была обвешана ста­ренькими полосатыми обоями; картины с какими-то птицами; между окон старинные маленькие зеркала с темными рамками в виде свернувшихся листьев; за всяким зеркалом заложены были или письмо, или старая колода карт, или чулок; стенные часы с нарисованными цветами на циферблате».

Собакевич. Богатырская мощь (нога, обутая в сапог исполинского размера), подвиги за обеденным столом (ватрушки «гораздо больше тарелки», «индюк ростом с теленка»), богатырское здоровье («пятый десяток живу, ни разу не был болен») пародируют облик и деяния ска­зочных богатырей. Грубость и неуклюжесть — суть портрета Соба-кевича. Природа, создавая его лицо, «рубила со всего плеча: хватила топором раз — вышел нос, хватила другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила на свет...». Вещи вокруг Собакевича повторяют тяжелое и прочное тело хозяина: креп­кий и асимметричный дом, «как у нас строят для военных поселений и немецких колонистов; пузатое ореховое бюро — совершенный мед­ведь; стол, кресло», стулья, казалось, говорили: «И я тоже Собакевич!» Он хозяин, материалист, и ему кет дела до «сокровищ на небесах». Не­реализованные героические потенции «омертвелой» души Собакевича пародийно представлены портретами героев. Собакевич — «человек-кулак». Он выражает общечеловеческую страсть к тяжелому, земному, плотскому. Сила и воля Собакевича лишены идеала, души.

Ноздрев — это тип «разбитного малого», кутилы. Он «историчес­кий человек», ибо всякий раз попадает в историю: либо он напивается в буфете, либо он врет, что держал лошадь голубой или розовой масти. Он охоч до женского пола, не прочь «попользоваться насчет клубнич­ки». Главная страсть Ноздрева — «нагадить ближнему»: распускал небылицы, расстраивал свадьбу, торговую сделку, по-прежнему счи­тал себя приятелем того, кому нагадил. Страсть Ноздрева общечело­веческая — не зависит от чина. Подобно Ноздреву, гадит человек «с благородной наружностью, со звездой на груди».

Плюшкин. Образ заплесневелого сухаря, оставшегося от кулича, — обратная метафора фамилии. Портрет Плюшкина создается с по­мощью гиперболических деталей: предстает бесполым существом, Чичиков принимает его за ключницу «Один подбородок только вы­ступал очень далеко вперед, так, что он должен был всякий раз закры­вать его платком, чтобы не заплевать». На засаленном и замасленном халате «вместо двух болталось четыре полы». Это общечеловечес­кий тип скупца: «прореха на человечестве». Предметный мир вокруг Плюшкина свидетельствует о гнилости, тлении, умирании, упадке. Хлеб гниет в кладовых, зеленая плесень покрывает ограды и ворота, бревенчатая мостовая ходит, «как фортепьянные клавиши», избы, где «многие крыши сквозят, как решето». Из рачительного, образцового хозяина Плюшкин трансформируется в паука. После смерти жены старшая дочь убегает со штаб-ротмистром, Плюшкин проклинает ее и сына, ставшего военным. Вещи ветшают, время останавливается. Умственные способности Плюшкина тоже приходят в упадок, сводят­ся к подозрительности, ничтожной мелочности: дворовых он считает ворами и мошенниками; составляя список «мертвых душ» на четверт­ке листка, сокрушается, что нельзя отделить еще осьмушку.

2. Изображение мира природы и мира человеческой души в стихотворении Ф.И. Тютчева «Есть в осени первоначальной...».

Тютчев — мастер пейзажной лирики. Он не изображает каких-то не­земных, удивительных красот, он изображает только то, что видел, и не однажды, всякий человек. Но в каждом его слове звучит его нежность, такая любовь к природе, что его стихи понятны любому из нас.

Его стихи — это зарисовки различных времён года. Поэт в не­скольких четверостишиях может точно передать черты зимы и лета, весны и осени.

«Первоначальная» осень — это уже не лето «Где бодрый серп гулял и падал колос // Теперь уж пусто всё ...», «..птиц не слышно боле».

Но в то же время «... далеко ещё до первых зимних бурь». Это своего рода передышка, затишье перед бурей. Прозрачность, пустота и простор. Как же поэту удаётся передать это? Есть в стихотворении замечательный эпитет — «хрустальный» (день). Как много он может сказать вдумчивому читателю. Обратимся к ассоциациям. Хрусталь­ный — это хрупкий, прозрачный, красивый. Попробуем пояснить каж­дое из этих определений. «Хрупкий» : «дивная пора» очень коротка, непрочна: подуют холодные ветры и хрустальный день разобьётся. Поэт сравнивает и паутину с тонким волосом, который может порвать­ся, исчезнуть так же, как хрустальный день исчез с первыми бурями.

«Прозрачный»: попробуем найти слова, передающие простор, про­зрачность пейзажа: «теперь уж пусто всё- простор везде . Пустеет воз­дух». Поле убрано, отдыхает, и лишь «паутины тонкий волос блестит на праздной борозде».

«Красивый»: Это время удивительно красиво. В нём много света, не такого, как летом, иссушающего, ослепительного, а мягкого, спо­койного. День как хрусталь светится на солнце,

«И лучезарны вечера». Выясним значение слова «лучезарный». Оно означает «сверкающий, пронизанный светом». «Паутины тонкий волос блестит» — тоже свет, блеск. Мягкость, умиротворение, разли­тое в воздухе, подчёркивает слово «лазурь». Лазурный — нежно-го­лубой. Летом воздух насыщенно-голубой, горячий. Зимой тоже ярко-голубой, обжигающий. А сейчас, в начале осени, воздух- чистая и тёп­лая лазурь, именно такой, какой нужен для отдыха.

Поэт очень тонко подчёркивает, что тишина сейчас, осенью — это тишина после работы. Это сейчас поле отдыхающее, а борозда «праз­дная». А недавно здесь «серп.гулял и падал колос».

Для того чтобы определить неторопливость этих прекрасных дней, поэт использует не только лексические средства, но и синтаксические. Всё стихотворение состоит из трёх предложений, два из которых за­канчиваются многоточием, что говорит о недосказанности, какой-то медлительности.

3. Что привлекает автора в Сильвио и над чем иронизирует писатель? (По повести А.С. Пушкина «Выстрел».)

Повесть «Выстрел» с первых строк окружает атмосфера загадоч­ности, «какая-то таинственность окружала его судьбу», — говорит о герое повести рассказчик.

Герой ее — Сильвио—тридцатипятилетний отставной офицер-дуэлянт, одержимый идеей мести. История о нем поведана повествователю-Белкину неким подполковником И. Л. П. Подполковник-рассказчик, в свою очередь, не был свидетелем всего описанного; события второй час­ти повести он передает со слов графа р***. Так что образ Сильвио про­пущен сквозь сложную систему несовпадающих точек зрения (Белкин, И. Л. П., граф Р***, да и сам Пушкин) — и при этом ничуть не меняет­ся. Неизменность, неподвижность героя резко подчеркнута — точно так же, как подчеркнуто его желание выглядеть двойственным, странным.

Читатель впервые видит «загадочного» Сильвио глазами юного офицера (будущего «подполковника И. Л. П.»); «Какая-то таинствен­ность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя. <...> Мрачная бледность, сверкающие глаза и густой дым, выхо­дящий изо рту, придавали ему вид настоящего дьявола».

Перед нами первый в русской прозе характер «наполеоновско­го» типа. Это натура, духовно сильная, стремящаяся к первенству, не слишком разборчивая в достижении цели. В то же время это личность живая, противоречивая, наделенная яркой индивидуальностью и со­циальной типичностью, развивающаяся на протяжении повествова­ния. Ненависть Сильвио — ненависть почти плебейская, собственно даже не к графу как к человеку, а к воплощению всех тех, кому счастье досталось без усилий, кто по праву рождения наделен и громким име­нем и богатством. Но уже через шесть лет после ссоры, когда Сильвио произносит свою исповедь, нельзя не почувствовать, что это во мно­гом другой человек: вспомним его беспощадность к самому себе, его невольное восхищение молодым соперником.