Билет № 7

1. Образ Фамусова и его роль в развитии конфликта комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума».

Фамилия Павла Афанасьевича Фамусова происходит от лат. fama — молва, слух, общественное мнение. Образ Фамусова дается Грибое­довым в двойном освещении. С одной стороны, развитие действия все время ставит героя в комически нелепое положение: он никак не может проследить интриги молодежи. Фамусову так и не удается поймать нить интриги, но его место в сюжете этим, конечно, не определяется.

С другой стороны Фамусов — теоретик «московского» образа жиз­ни, воплощение той Москвы, которую с тех пор зовут фамусовской. Убеждения Фамусова непоколебимы, ибо проверены поколениями.

Фамусов — своеобразный поэт московского застоя. Наиболее па­тетичный из его монологов восхваляет московские нравы, неизменные век от века. Здесь по отцу «и сыну честь», тут у кого «душ тысячки две родовых, // Тот и жених»; московских дам можно сей час отправить «ко­мандовать в Сенат», московские дочки «так и льнут к военным», — «А потому, что патриотки». Особый восторг Фамусова вызывают старички, которые «поспорят, пошумят... и разойдутся». Знаменитый календарь Фамусова, записи в котором он проглядывает в 1-м явлении 2-го дейс­твия, не просто деталь его быта, но свод правил московского миропо­рядка, основанного не на делах, а на связях. Соответственно бал в фамусовском доме, во время которого Чацкий будет объявлен сумасшедшим, — это маленькая «модель» Москвы.

Как положено человеку «века минувшего», он страшится новых веяний. Естественно, он порицает французские моды и лавки Кузнец­кого моста. Главный враг для Фамусова — ученье. Неосуществимая мечта: «забрать все книги бы да сжечь».

Как все центральные персонажи комедии, Фамусов имеет своих «двойников». Идеальный «прообраз» Фамусова — покойный дядя, Максим Петрович. А сюжетная тень — Молчалия, впитывающий московские традиции, живущий по московским правилам.

2. Трагическое и жизнеутверждающее в рассказе Ф.М. До­стоевского «Мальчик у Христа на елке».

«Мальчик у Христа на елке» считается классическим петербург­ским рождественским рассказом. При создании его Ф.М. Достоевский опирался на сюжет баллады немецкого поэта-романтика Ф. Рюккертз (1788-1866) «Елка сироты». Этот сюжет — ребенок, замерзающий в рождественскую ночь на улице и попадающий после смерти на «Хрис­тову елку», — в дальнейшем стал необыкновенно популярен. В этом рассказе читатель оказывается свидетелем самого творческого процес­са: когда из одной маленькой реальной подробности—случайно встре­ченный ребенок на петербургской улице — фантазия писателя создает целостную живую картину, реальную и фантастическую одновремен­но. «Я люблю, бродя по улицам, присматриваться к иным совсем незна­комым прохожим, изучать их лица и угадывать, кто они, как живут, чем занимаются и что особенно их в эту минуту интересует».

Часто начинали ему вдруг мерещиться некие образы, события, стечения обстоятельств. « ... Мне все мерещится, что это где-то и когда-то случилось, именно это случилось как раз накануне Рождест­ва, в каком-то огромном городе и в ужасный мороз. Мерещится, был в подвале мальчик, но еще маленький, лет шести и даже менее. Этот мальчик проснулся утром в сыром и холодном подвале. Одет он был...» Воображение уже невозможно остановить, и оно рождает рассказ, ко­торый помещен в январском выпуске «Дневника писателя» за 1876 год. М.М. Дунаев в своем труде «Православие и русская литература» пишет, что «так представить себе жизнь случайно встреченного ребенка может лишь тот, кто не напоказ несет в себе любовь к ближнему своему».

Достоевский писал, что в праздник Рождества особое внимание уделялось детям, ведь он установлен в память рождения Божественно­го Младенца. Младенец Иисус, рожденный в пещере и положенный в кормушку для скота, воспринимался как защитник всех обездоленных, бедняков и, в первую очередь, детей.

3. В чем прав и в чем заблуждается Самсон Вырин? (По по­вести А.С. Пушкина «Станционный смотритель».)

Пушкин связывает скромную историю Самсона Вырина, несчаст­ного чиновника 14-го (последнего по табели о рангах) разряда, с фи­лософским смыслом всего цикла. Ведь и у станционного смотрите­ля есть своя схема восприятия жизни. Она отражена в картинках «с приличными немецкими стихами», которые развешаны на стенах его «смиренной, но опрятной обители».

На все случившееся с ним и с его дочерью Самсон Вырин смот­рит сквозь призму этих картинок. Бегство Дуни для него равнозначно уходу неблагодарного юноши из родительского дома («уж я ли не лю­бил моей Дуни?»). Значит, ее жизнь в столице должна соответство­вать сцене «развратно! о поведения» юноши, окруженного «ложными друзьями и бесстыдными женщинами». При этом Вырин словно бы и не замечает, что гусар Минский оказался для его дочери отнюдь не «ложным» другом, что она богата, свободна и имеет даже некую власть над любовником, что в реальной жизни все складывается иным образом, нежели предусмотрено выринским «сценарием». Совсем не безмятежно, однако и не плачевно. Реальности Самсон не то чтобы не видит; просто она для него менее реальна, чем жизненная схема мещанской идиллии.

Вырин полагает, что после полной жизненной катастрофы дочери наступит черед четвертой картинки — состоится покаянное возвраще­ние «блудной дочери». И, как бы предчувствуя, что не дождется этого, Самсон желает смерти любимой Дуне..

Рассказчик, близкий к автору, стремится пробудить в читателе со­чувствие к этому несчастному «почтовой станции диктатору», которо­го каждый может обидеть.