Было утро 16 января 1547 года. Яркие лучи солнца осыпали алмазными искрами белый снег, покрывший улицы Москвы. По этим улицам — не широким и великолепным, как те, которые окружают теперь Кремль, но узким, застроенным бревенчатыми домами, — толпился народ в праздничном наряде, ехали бояре в разукрашенных санях, шло войско, хотя и не похожее внешним видом и своей одеждой на наше нынешнее войско, но столь же храброе, столь же усердное в служении Отечеству, столько же верное государю.

А.П. Рябушкин. Стрелецкий дозор у Ильинских ворот в старой Москве. 1897 г.

Все эти люди были веселы, на всех лицах написано было какое-то приятное ожидание. Это был большой, торжественный, драгоценный для Русского народа праздник — коронование или венчание на царство государя.

Иоанн вскоре после того, как ему исполнилось семнадцать лет, объявил митрополиту и вельможам, что он намерен короноваться. Известие об этом намерении обрадовало весь народ: все надеялись, что священная минута, в которую Иоанн в церкви и перед престолом Божьим примет на себя вместе с царским венцом святые обязанности государя, окажет счастливое воздействие на его сердце; что он почувствует все ужасы дурного правления и станет другим человеком. Так думали наши добрые предки, и их усердные молитвы, несколько лет возносимые к Богу об исправлении Иоанна, давали им право надеяться на такое чудо от милосердия Того, для Которого все возможно.

Вот отчего они так весело спешили в Кремль к Успенскому собору, где все было уже готово, так же, как и при короновании несчастного Дмитрия Иоанновича, которого мои читатели, верно, не забыли. Иоанн так же, как и тот молодой князь, торжественно шел из дворца в собор в сопровождении брата, дядей и всего двора, так же сидел с митрополитом на возвышении, покрытом золотой парчой, так же венчался той царской короной, присланной из Греции, которую, как говорится в летописях, Владимир Мономах отдал сыну своему Георгию. Судьба, украсив ею на одну минуту Дмитрия, не дала ему счастья носить ее. Итак, первый Русский государь, удостоившийся венчания ею, был Иоанн IV. С той минуты, как этот драгоценный знак достоинства царей возложен был на молодого государя, он уже стал не только великим князем, как все его предки, но и царем России. Мысль об этом высоком призвании, о важности обязанностей его, о присутствии Бога, принимающего обещание царей любить подданных, как детей своих, — все это вместе подействовало так сильно на пылкую душу Иоанна, что, выходя из церкви, он искренно желал сделать счастливыми всех своих подданных. Народ, восхищенный величественным видом своего первого царя, его ласковыми взорами, надеждой на будущее счастье, с восторгом бросился к царскому месту и оборвал с него всю золотую парчу: каждому хотелось иметь хоть маленький лоскуток в память об этом незабвенном дне.

Между тем еще за несколько недель до коронования знатные придворные чиновники посланы были во все Русские области с указами государя о том, чтобы бояре и дворяне, имевшие дочерей девиц, везли ко двору всех самых прекрасных из них. Вы, верно, удивляетесь, друзья мои, зачем нужно было при дворе такое собрание красавиц? А вот зачем: многие из наших старинных государей не хотели жениться на иностранных принцессах и, надеясь прожить счастливее со своей соотечественницей, выбирали невест из своих подданных. Для этого привозили со всех мест России молодых девиц, прекрасных собой, дочерей бояр и дворян, знатных и незнатных, богатых и бедных, и государь выбирал из них ту, которая более всех ему нравилась.

В.М. Васнецов. Царь Иван Васильевич Грозный. 1897 г.

Но никогда еще не собиралось в Москве столько прекрасных, милых, добрых девиц, как в январе 1547 года, когда Иоанн вскоре после коронования хотел праздновать и свою свадьбу. С каждой из девиц приезжали родители, а часто и родственники, и поэтому вы, верно, представляете, что в Москве было в это время очень шумно и весело. О, как же вы ошибаетесь! Все эти девицы, или как тогда их называли — боярышни, не получали почти ни одного из тех невинных удовольствий, какие получают теперь наши Русские барышни.

Все они проводили жизнь в родительских теремах, совсем отдельных от той части дома, где отец или братья принимали своих гостей. Почти никогда не выходили они за порог своих комнат, и к тому же их не учили никаким приятным искусствам, которыми они могли бы развлечь скуку своего уединения.

Красавицам, привезенным ко двору молодого царя Иоанна Васильевича, и в Москве было не веселее, тем более что слухи о строгом, сердитом и даже жестоком нраве жениха так пугали бедняжек, что и самые честолюбивые не очень желали быть избранными. Другие же, более скромные, даже боялись этого выбора и едва поднимали прекрасные глаза свои, когда молодой государь смотрел на них. Но, как обычно, скромность нравится более всего в девице, и Иоанн выбрал из всех красавиц самую скромную, и от того самую прелестную, Анастасию, дочь небогатой вдовы Захарьиной. Покойный отец невесты, Роман Юрьевич, был окольничим, а дедушка боярином при Иоанне III. Предки их происходили от одного Прусского князя, выехавшего в Россию с двумя сыновьями и крестившегося в Греческую веру в 1278 году. Не забудьте этого Романа Юрьевича, дети: от него произойдет впоследствии драгоценное для нас поколение Романовых — Романовых, уже более двухсот лет составляющих счастье России.

Итак, Анастасия была дочерью знаменитого родоначальника наших царей. Все историки того времени с восторгом говорят о прекрасных качествах души и сердца этой первой царицы Русской! Благочестие, ум, чувствительность, неизъяснимая кротость — все соединялось в прелестной супруге Иоанна Васильевича. Смотря на ее милое, привлекательное лицо, на ее небесные взоры, можно было подумать, что молитвы доброго народа услышаны и прекрасный ангел рая послан на землю превратить грубое, суровое сердце Иоанна в нежное и сострадательное. Жестокости Иоанна в самом деле уменьшились после его женитьбы, а через несколько месяцев и совсем кончились. Эта счастливая перемена была так удивительна, что читатели мои, верно, будут довольны, если я расскажу им, как она произошла.

Знатный боярин в платно и горлатной шапке

Иоанн и после своего коронования мало думал о царских обязанностях и, не любя заниматься делами, отдавал все на откуп Глинским, родственникам и любимцам своим, которые, не заботясь о благополучии народа, думали только о своей собственной выгоде и бессовестно притесняли всех, кто в чем-либо противоречил им, так что народ возненавидел не только их, но даже всех их друзей и знакомых.

Случай показать эту ненависть вскоре представился. В Москве, состоявшей почти из одних деревянных домов, построенных без всякого порядка и очень близко один к другому, часто бывали пожары. Они были ужасны в то время, когда еще не знали никаких пожарных снарядов. 1547 год был особенно богат такими случаями. За два месяца произошло тогда три страшных пожара. Все горело — и царские дворцы, и боярские палаты, и монастыри, и церкви. Люди, теряя не только имения, но даже и родных, раздавленных или сгоревших, выли, как дикие звери, — так сказано в истории. И в этом горестном положении никто не утешал их: Иоанн и все первые вельможи уехали в село Воробьево, недалеко от Москвы, и будучи сами в безопасности, не думали о бедных жителях столицы. Недовольные решились воспользоваться этим случаем. Главные неприятели были Глинские, и на них-то и обратилась вся ненависть народа. Хитрецы, подстрекавшие простолюдинов, выдумали глупую сказку, будто бы мать Глинских, княгиня Анна, вынимала сердца из мертвых и клала в воду, кропила ей все улицы, и от того сделался пожар. Бояре и другие умные люди не верили такому вздору, но нарочно молчали, потому что и сами не любили Глинских и ожидали, что легкомысленный народ поверит и избавит всех от общих притеснителей. Так и случилось. Как только сказка разнеслась по городу, все встревожились и с шумом собрались на Кремлевской площади, требуя от бояр, чтобы им выдали всех Глинских. Один из них, князь Юрий, стоя тут же с боярами, услышал этот крик и хотел спрятаться в Успенской церкви, но не успел: народ ворвался в церковь вслед за ним и в безумной ярости совершил неслыханное злодейство: убил в храме Божьем дядю Государя! Вы можете представить себе, друзья мои, какой страшный бунт, грабительство и убийство распространились после этого по всему городу.

М. Нестеров. Великий постриг. 1897–1898 гг. Постриг или пострижение — это особый обряд у православных христиан, совершаемый при посвящении в духовное звание или монашество.

Царь Иоанн IV Грозный. Гравюра 1850 г.

В эти ужасные минуты, когда и сам грозный, бесстрашный Иоанн встревожился в Воробьевом дворце своем и не знал, что делать, в его царскую комнату вошел какой-то простой священник. Лицо его было сурово, взоры строги. Держа в руках Святое Писание, он подошел без всякого страха к Иоанну и пророческим голосом сказал, что Бог наказывает Москву за вины государя, не исполняющего своих обязанностей. Святая книга была раскрыта на том самом месте, где описывались эти обязанности. Он дал прочесть молодому царю — и все переменилось в Иоанне.

В эту священную минуту своего исправления он в полной мере почувствовал все свои проступки, всю свою несправедливость, все свое беспечное отношение к народу, счастье которого зависело от одного него. Горькие слезы покатились из его глаз. С жаром благодарил он добродетельного священника и не хотел расставаться с ним, для того чтобы иметь всегда рядом с собой советника и наставника в трудном деле правления государством. С того же дня священник, родина которого был Новгород, а имя Сильвестр, остался во дворце, и все пошло иначе. У Иоанна был еще один любимец, прекрасный молодой человек, Алексей Федорович Адашев, которого современники называли земным ангелом: так он был добр, умен, благороден. Вот эти два человека со дня исправления молодого государя стали его почти единственными советниками. Прежде всего, он усмирил бунтовщиков и помог всем бедным, пострадавшим от пожара. Потом, чтобы еще более утвердиться в своих добрых намерениях, он некоторое время постился*, каялся в своих грехах и, наконец, причастился* Святой Тайне. Примирясь таким образом с Богом и совестью, этот великий государь хотел показать свое исправление не только перед Москвой, но и перед всей Россией, и для этого велел созвать со всех городов избранных людей всех состояний. Они съехались, не зная, за каким делом призывал их государь в столицу. И вот, в одно воскресенье, после обедни, Иоанн вышел из Кремля со всем духовенством, боярами и войском на большую площадь, где находилось возвышение, называемое Лобным местом*. Вся площадь была занята народом, но было тихо. Отслужили молебен. Тогда Иоанн обратился к митрополиту и сказал: «Святой владыко! Знаю твою любовь к Отечеству: помоги мне в моих добрых намерениях. Рано Бог лишил меня отца и матери, а вельможи не старались обо мне: своевольствовали, отнимали моим именем у людей чины и богатство, притесняли народ — и никто не останавливал их. В жалком детстве своем я был как будто глух и нем: не слушал бедных и не защищал их. Судьи несправедливые! Вы делали, что хотели. Сколько слез, сколько крови из-за вас пролилось! Я не виноват в этой крови и слезах!» Здесь молодой царь поклонился на все стороны и продолжал так: «Люди Божьи и Богом нам данные! Умоляю вашу веру к Нему и любовь к нам: будьте великодушны! Нельзя исправить прошедшего зла! Я могу только вперед спасать вас от притеснений. Забудьте, чего уж нет и не будет! Соединимся все любовью христианской. С этого дня я ваш судья и защитник!»

Э. Соколовский. Знаки царского достоинства: шапка Мономаха, скипетр и держава. 1904 г.

Чего нельзя было ожидать от такого государя, который в семнадцать лет и при всем дурном воспитании своем имел столько величия и благородства? О! Как сильно его кроткие слова восхитили всех Русских! Они увидели счастливую перемену в сердце царя, увидели исполнение молитв своих, и с радостными слезами обнимали и поздравляли друг друга с новым правлением. Оно с этого счастливого дня в самом деле сделалось новое: власть бояр кончилась, и государь начал управлять не по их воле, а по своей собственной, всегда более благодетельной для народа.