Удивительно читать в нашей истории, друзья мои, что Русские отдали корону своих царей младенцу, сыну иностранного принца и принцессы тоже почти иностранной, в то время, когда у их престола расцветала прекрасная отрасль того, кому этот престол был обязан и своим императорским величием, и своей славой. Удивительно видеть, что они считали наследницей рожденную в чужой земле принцессу — лютеранку потому только, что она была внучкой царя, никогда не управлявшего ими, и как будто забывали о княжне, соединенной с ними одной верой и Отечеством, о княжне — родной дочери их великого Петра! Такое ослепление, долго существовавшее, больше всего можно объяснить кротким сердцем Елизаветы Петровны, всегда находившей больше удовольствий в наслаждениях тихой жизни и не помышлявшей о своих правах на престол незабываемого родителя. Во время царствования Анны Иоанновны и ужасных дел ее жестокого любимца Елизавета начала еще более бояться опасностей, окружающих престол, и еще тверже решила никогда не искать его.

Может быть, такая беспечность продолжалась бы всю жизнь Елизаветы, но, видя беспрестанные ошибки в правлении Анны Леопольдовны, особенно со времени удаления Миниха, Елизавета Петровна заметила, что с самым добрым сердцем и самыми хорошими намерениями можно поступать дурно, и это заставило ее задуматься, справедливо ли делала она, предоставляя престол, а с ним и судьбу нескольких миллионов людей правлению слабой принцессы и отдаленному царствованию младенца-императора? Правда, эта мысль, слегка мелькнувшая, не развилась бы в ее спокойном и нечестолюбивом сердце, если бы об этом не заботились многочисленные ее приверженцы и все те люди, которые беспрерывно смотрели на легкомысленные поступки правительницы.

Ошибки Анны Леопольдовны стали еще непростительнее с тех пор, как она лишила своего доверия и второго из своих умнейших советников, графа Остермана, и начала во всем следовать наставлениям своего нового любимца, Саксонского посланника, графа Линара. Такие беспорядки не могли не встревожить людей, истинно преданных Отечеству. К ним присоединились еще некоторые иностранцы, желавшие для выгоды своих государств перемены в Русском правительстве. Это были по большей части Французы и Шведы. Первым нужно было отвратить Россию от участия в делах Австрийцев, которым от всей души хотела помогать Анна Леопольдовна; вторые все еще не теряли надежды возвратить области, завоеванные у Швеции Петром Великим, и думали, что Елизавета из благодарности к их усердию осуществит эту надежду. Между ними главными действующими лицами были Французский посланник маркиз Де Ла Шетарди и домашний доктор великой княжны, Лесток. Они-то больше всех заботились о ее восшествии на престол: первый не только составил план действий против правительницы, но даже доставлял Елизавете Петровне значительные суммы денег, нужные на расходы в таком случае; а последний, находясь безотлучно при цесаревне, ободрял ее в те минуты, когда робость и нерешительность овладевали ее душой.

Неизвестный художник. Императрица Елизавета Петровна.

По общему совету обоих прежде всего надо было склонить на свою сторону гвардейские полки, и Елизавете нетрудно было сделать это: солдаты любили в ней дочь Петра, и каждый, кому открывали ее намерение принять правление, радовался и готов был жертвовать жизнью за матушку Елизавету. Двенадцать гренадеров Преображенского полка были первые, узнавшие об этой новости; они начали потом уговаривать своих товарищей и поступали в этом случае так неосторожно, что только одна непонятная беспечность правительницы была причиной того, что предприятие не открылось. Сам Де Ла Шетарди и особенно Лесток были еще более неосторожны, чем Преображенцы: последний так открыто говорил везде о своих замыслах, что в скором времени все подробности его стали известны графу Остерману, который, несмотря на то, что был уже в немилости у правительницы и жестоко страдал от болезни, принимал еще живейшее участие в судьбе наследников Анны Иоанновны и, испугавшись опасностей, которые угрожали им, приказал перенести себя на носилках во дворец и здесь с большим страхом рассказал Анне Леопольдовне все, что готовилось против нее.

Граф Алексей Григорьевич Разумовский.

Но удивительно было невнимание к нему великой княгини! Может быть, по воле Божией, оно нужно было для того, чтобы передать престол России знаменитому поколению Петра; как бы то ни было, только Анна Леопольдовна все время, пока говорил Остерман, занималась новым платьицем, сделанным для малютки-императора, и, когда огорченный министр кончил свою речь, она вместо ответа с восхищением показала ему это платье и не переставала хвалить его цвета и покрой. С таким же равнодушием принимала она предостережения и других своих приверженцев и всем им отвечала только то, что она уверена в добром расположении к ней великой княжны, вовсе не помышляющей о престоле.

Между тем у цесаревны, которая одна лучше всех своих сообщников умела скрывать свои намерения, почти все уже было готово. Недоставало только твердости и решимости царствовать: Елизавета с каждым днем откладывала и только тогда решила исполнить свое намерение, когда уже опасно было медлить; ее намерения стали известны многим, и с каждым днем и сама цесаревна, и все ее приверженцы могли ожидать погибели. Но и тут надо было приложить много усилий, чтобы заставить ее действовать. Кроме всего, что можно было сказать в этом случае, Лесток употребил еще одно средство: он принес великой княжне аллегорическую картину, на которой с одной стороны она была представлена в короне, а с другой — в покрывале монахини, с разными орудиями казни кругом.

Подавая эту картину цесаревне, усердный доктор еще больше убедил ее, сказав: «Избирайте, ваше высочество, быть императрицей или страдать в монастырском заключении и видеть погибель людей, вам преданных». Эти слова произвели свое действие в полной мере. Елизавета ужаснулась и монастыря, и мысли быть причиной несчастья своих усердных приверженцев. На следующую ночь назначили произвести важный переворот, не говоря ни слова Французскому посланнику. На это была важная причина: проницательная Елизавета узнала, что его преданность к ней была неискренняя: он условился со Шведами, что их корабли подойдут к Петербургу, чтобы заставить силой Анну Леопольдовну и ее сына отказаться от престола, возведут на него Елизавету и тогда будут требовать от новой, ими возведенной на престол императрицы согласия на все условия, какие им вздумается предложить для выгоды своих государств.

Гренадерский офицер и рядовой гренадер лейб-гвардии Преображенского полка с 1732 по 1742 год. Рисунок 1841 г.

К счастью для России, эта хитрость была вовремя раскрыта, и все последние действия великой княжны были удачно скрыты от Де Ла Шетарди. Возвратимся же к нашему рассказу. Назначенным для переворота днем было 24 ноября 1741 года. С приближением решительной минуты сильнее билось сердце кроткой царевны. Чтобы успокоить себя, она начала молиться и долго-долго стояла перед образом Богоматери, как будто испрашивая ее благословения на свое правое дело для народа, судьба которого должна была через несколько часов решиться. Успех, увенчавший желания Елизаветы, несмотря на ее малые средства, на неосторожность действовавших лиц и происшедшую от того поспешность, с которой надо было действовать, доказывает, что молитвы доброй княжны не были напрасны.

Когда все уже во дворце уснули глубоким сном, Лесток явился сказать об этом Елизавете. Поручая свой жребий Богу, она чувствовала необыкновенную бодрость в своей душе. Лесток спешил воспользоваться таким расположением и, не медля ни минуты, уговорил царевну ехать в Преображенский полк, где уже нетерпеливо ожидали триста ее приверженцев из нижних чинов. Офицеров еще не успели склонить на сторону будущей императрицы; но она несколькими словами убедила тех из них, которых нашла в караульне. Для этого ей стоило сказать только: «Вы знаете, чья я дочь, идите за мной!» — «Готовы, матушка!» — было ответом солдат. Офицеры изъявили такую же готовность и без малейшего шума и кровопролития в ту же ночь взяли под стражу правительницу со всем ее семейством, фельдмаршала графа Миниха, графа Остермана, обер-гофмаршала графа Левенвольда и вице-канцлера графа Головкина.

В три часа утра Елизавета Петровна, возвратясь в свой дворец, в разных комнатах которого сидели все взятые под стражу, послала своего камергера, графа Шувалова, объявить Французскому посланнику об этом счастливом окончании. Можно представить себе, как удивлен и раздосадован был Де Ла Шетарди этой поспешностью и таким успехом! Он еще восхищался своим прекрасно устроенным планом, а царевна уже как государыня России принимала присягу своих новых подданных и имела утешение быть обязанной только им, а не иностранцам за престол, так справедливо ей возвращенный.