Так могли ошибаться люди; так Борис мог скрыть от них свое преступление; но могло ли оно утаиться от Бога, который видит наши малейшие помышления?

Конечно, нет; совесть напоминала ему об этом каждый час его жизни, и никакая слава, никакие удовольствия не могли заглушить ее страшного голоса или, лучше сказать: никакое земное счастье не могло радовать сердце несчастного царя! Если иногда лицо его прояснялось при мысли о том прекрасном устройстве, в которое приводил он все части своего государства; если иногда он улыбался на нежные ласки милых своих детей, то эта ясность и эта улыбка походили на те тусклые лучи солнца, которые иногда перед бурей прорываются на одну минуту сквозь темные тучи и тотчас опять исчезают, оставив небо еще мрачнее, землю еще печальнее.

Как верно представил Пушкин это безотрадное состояние сердца несчастного царя! В одном месте его трагедии, о которой мы уже упоминали, он говорит так:

И потом, перечислив все горести, какие испытал он на престоле, восклицает:

Мучительно такое состояние души для всякого человека, еще мучительнее было оно для царя! Каждую минуту Борис боялся, чтобы кто-нибудь не прочел на его лице страшную тайну, и для того старался как можно меньше видеть людей, перестал запросто показываться народу, но всегда с такой пышностью, которая никому не позволяла подходить к нему близко; часто давал для народа обеды; для вельмож — пиры, и такие богатые, каких Русские не видали ни при одном из прежних государей. Все это бедный царь делал для того, чтобы развеселить свою тайную грусть, чтобы хотя ненадолго развеять мрачное беспокойство своей души. Праздники Годунова были так великолепны и так хорошо показывали нравы и обычаи его времени, что мне хочется дать моим читателям некоторое понятие о них. Мы выберем для этого самый любопытный случай: приезд в Москву жениха царевны Ксении, Датского принца Иоанна.

Современники с удивлением говорили о красоте дочери Годунова: она так восхищала наших предков, что в истории есть даже описание ее наружности. Послушайте, как один из писателей говорит о ней: «Царевна Ксения, отроковица чудного домышления, зельною красотою лепа, бела и лицом румяна, очи имея черны, велики, светлостью блистая; когда же в жалости слезы от очию испущаше, тогда наипаче светлостью зельной блисташе, телом изобильна, млечною белостью облиянна, возрастом ни высока, ни низка; власы имея черные велики, аки трубы по плечам лежашу; воистину во всех женах благочиннейша и писанию книжному искусна: гласы воспеваемые любляше и песни двуховные любезне слышати любляше».

Надеюсь, что из этого описания вы поймете, что прекрасная царевна была роста среднего, телом полна, имела волосы черные, лежавшие локонами по плечам, лицо свежее, румяное, глаза большие, черные, которые делались еще прелестнее, когда в них блистали слезы жалости; что она из всех женщин была самой скромной: пленяла всех не одной красотой, но и образованным умом; любила читать книги и петь духовные песни.

Для такой доброй, умной и прелестной дочери нетрудно было Русскому царю найти жениха. Датский принц согласился оставить для нее Отечество и быть удельным князем России. Борис умел ценить такую жертву и, еще не видав Иоанна, уже любил его, как сына.

10 августа 1602 года жених приехал на адмиральском корабле к устью реки Нарвы, где начиналась Русская граница. При громе пушек он ступил на нее, и присланные навстречу к нему бояре Салтыков и Власьев ввели его в богатый шатер и поднесли в подарок от имени царя восемьдесят самых дорогих соболей. Во все продолжение пути до Москвы знаменитый гость почти каждый день получал новые дары от будущего тестя: царь беспрестанно посылал ему то шапки, низанные жемчугом, то поясы и кушаки драгоценные, то золотые цепи, то сабли с бирюзой и яхонтами. Для спокойствия герцога приказано было везти его тихо, так, что, редко делая более тридцати верст в день, он не прежде 19 сентября въехал в Москву.

В этот день Москва представляла приятную и веселую картину. Надо сказать вам, милые читатели, что Русская столица была в это время гораздо красивее, чем прежде. Царь Борис любил украшать ее новыми зданиями и беспрестанно что-нибудь строил в Кремле. И теперь еще существует в Москве огромный памятник его царствования: колокольня Ивана Великого, оконченная в 1600 году. Дома боярские строились также гораздо лучше, чем прежде; они были уже все из соснового леса, в два или три этажа, с большими крыльцами, с дощатыми вислыми кровлями, а на дворах были летние спальни и каменные кладовые.

Тогдашняя Московская мостовая была сделана из досок; предки наши были рады и тому: по крайней мере теперь им можно было не бояться грязи. Но возвратимся к встрече важного гостя Москвы — герцога Датского.

Между тем как народ с раннего утра толпился по улицам, военные и гражданские чиновники и купечество поехали встретить герцога за несколько верст от города в поле. Он ласково выслушал речь бояр, сел на лошадь и тихо ехал посреди их, потом еще тише по городу, как будто для того, чтобы дать полюбоваться собой народу: Иоанн был красавец. Во всех церквах звонили колокола, и всех громче раздавался звон Кремлевского, который употреблялся только в важных случаях. В этот день герцог еще не представлялся Борису, но поехал прямо в назначенный для него дом. Сюда прислали ему царский обед. Как вы думаете, друзья мои, сколько кушаний принесли к нему? Не менее ста, и все они положены были на золотых блюдах с такими же крышками. У царя Бориса бывало иногда и по двести кушаний за обедом. Кажется, трудно придумать столько разных блюд, но наши хлебосольные предки, любя сытно покушать, не затруднялись в этом случае: они делали из каждого блюда несколько различных приготовлений; например, у них были: и куря тушеное, и куря в репе, и куря в лапше; тетерев с шафраном и тетерев со сливами; уха курячья шафранная, и уха курячья черная, и уха курячья белая. Из одного журавля делали восемь блюд, из лебедя — столько же; а пирогам, караваям и блинам так счета не было! Кажется, это были любимые их кушанья.

А.П. Рябушкин. Московская девушка XVII века. 1903 г.

На Руси много внимания уделяли одежде. Ткани и меха были дорогими, поэтому к ним относились бережно. Специальные поучения, в которых объяснялось, как надо относиться к одежде, как ее хранить, можно найти в книге «Домострой»:

«Если придется кроить одежду себе, жене или детям, то остатки и обрезки всякие хранят. Они пригодятся в домашнем деле: наставить заплату на обветшалой одежде или новую удлинить».

Царская посула

Из напитков же более всего был в употреблении мед; его делали из разных ягод и очень неумеренно пили за столом! Вот этих разных медов принесли к герцогу более семидесяти ведер. Кроме того, было много разных иностранных вин. И все это для одного обеда! Иоанн удивлялся такому пышному угощению, но удивился еще более богатству Русских через неделю, в день своего представления, когда он обедал у царя в Грановитой палате за серебряным столом. Борис сидел на золотом троне под висевшей над ним короной с боевыми часами. После обеда поднесли принцу дорогие подарки. Но он все еще не видел невесты: у наших предков не было обыкновения показывать девицу жениху прежде, чем родители совершенно кончат все условия. До обручения и свадьбы все царское семейство ездило в Троицкую Лавру помолиться Богу о счастии Ксении. Обряд этого выезда очень любопытен. Если вам хочется знать, походил ли он на наши нынешние церемонии, то вы можете сделать это сравнение: я расскажу вам, как говорили о нем очевидцы. Слушайте. «Впереди всех ехали шестьсот человек верхом и двадцать пять лошадей, все в золоте и серебре; за ними две кареты: пустая — царевича, обитая красным сукном, и другая — обитая бархатом, где сидел государь; обе в шесть лошадей; около первой ехали верховые, около второй шли придворные чиновники. Далее ехал верхом молодой царевич, лошадь его вели знатные бояре. Через полчаса выехала царица, в великолепной карете; в другой, со всех сторон закрытой, сидела царевна; первую везли десять белых лошадей; вторую — восемь. Впереди сорок лошадей и дружина престарелых вершников, с длинными бородами; сзади двадцать четыре боярыни на белых лошадях. Шляпы боярынь украшались золотыми пуговицами и кистями, висевшими до плеч, а сапожки на всех были желтые. Вокруг шли триста приставов с жезлами».

Русский боярин в кафтане

Видите, милые читатели, какая пышность всегда окружала Бориса! Как он старался как будто отдалять ею от себя людей, как будто заглушать шумом и блеском беспокойство своей виновной совести. Но это не помогло, и несчастье, казалось, в здешнем мире уже преследовало тайного убийцу и его семейство. Милая, невинная Ксения лишилась своего жениха прежде, чем возвратилась из Троицкой Лавры: Иоанн вдруг занемог и через неделю скончался. Это был добрый принц, обещавший много хорошего той земле, которую уже называл своим вторым Отечеством. Годунов непритворно плакал о нем; в то же время он плакал и о своем преступлении: ему казалось, что уже наказание его началось и что вместе с ним будет страдать все его невинное семейство.

От такой мысли сердце его сделалось еще беспокойнее, думы — мрачнее. Беспрестанно ему казалось, что его тайное убийство открыто; беспрестанно ему слышалось страшное имя Дмитрия!.. Везде ему представлялась измена, во всех боярах он видел хитрых обманщиков, замышлявших против него заговоры. Разумеется, что при таком расположении подозрительнее всех казались ему ближайшие родственники прежнего царского дома — Романовы. Кроме священного права на любовь и уважение всех Русских, Романовы отличались своими добродетелями, своей привязанностью к Отечеству, своим усердием к пользе народа. Могли ли все эти достоинства ближайших родственников святого Димитрия не внушать страха похитителю престола? Он почувствовал этот страх в полной мере, и несчастья одно за другим поражали знаменитых предков наших нынешних государей. Но чтобы погубить их, надо было выдумать какой-нибудь предлог.

В.Г. Шварц. Вешний поезд царицы на богомолье. 1868 г.

Это не остановило Бориса: клеветников у него было довольно. Родственник и его любимец, Семен Годунов, тотчас придумал средство: он подкупил казначея Романовых, дал ему несколько мешков с кореньями, велел спрятать их в кладовой своих господ и донести на них, что они занимаются составлением яда и хотят отравить царя. Низкая хитрость удалась: страшная напраслина, возведенная на Романовых, встревожила и духовенство, и всех знатнейших чиновников, и никто не противился, когда осужденных взяли под крепкую стражу и велели судить. Несмотря на то, что при самом строгом суде, при самых ужасных пытках никого не нашли виновным, несчастные погибли бы по одному доносу, и Бориса назвали неслыханно милосердным, когда он осудил Романовых и всех родственников их — не на смерть, а на одну ссылку и заключение.

Русский боярин

Вот сколько жертв принес Годунов своему страху: старшего из Романовых, боярина Федора Никитича, постригли, назвали Филаретом и сослали в Сийский Антониевский монастырь, находившийся в Архангельской области; супругу его Ксению, также постриженную и названную Марфой, — в одну из деревень Заонежских; брата его, второго Романова — Александра Никитича — в Усолье, к Белому морю; третьего — Михаила — в Великую Пермь, в село Ныроб; четвертого — Ивана — в Пелым; пятого и последнего — Василия — в Яренск; зятя их, князя Черкасского, с женой и порученными ей детьми ее брата, Федора Никитича, шестилетним сыном Михаилом и его маленькой сестрой — на Белоозеро. Все их богатые поместья раздали другим вельможам, все дома, драгоценности и деньги взяли в казну.

Избавив себя таким образом от людей, казавшихся для него самыми опасными, Борис думал успокоиться, думал освободиться от всякого страха и, наконец, насладиться счастьем, как вдруг новая гроза загремела над его головой! Случилось то, о чем не думал убийца и в самом величайшем страхе своем, что было для него ужаснее всех прежних опасностей, что поразило его почти смертельным ужасом: разнеслась весть, что царевич Дмитрий, что святой младенец, убитый им в Угличе, жив!..