Мы дошли теперь до ужасного периода в нашей истории, милые читатели. До сих пор вы видели, что Русские государи всегда любили свой народ, всегда заботились о нем с отеческой нежностью, и если в старину, во времена междоусобий, были в их числе жестокие князья, безжалостно разорявшие свои области, то это были князья-враги, которые мстили за нанесенные им обиды и, примирясь друг с другом, старались вознаградить народ за несчастья, причиненные их разногласиями. Но теперь наши бедные предки видели перед собой государя, который был жесток не к врагам, а к своим верным подданным, который с удовольствием мог смотреть на мучение умирающих, который иногда даже собственными руками отрезал в шутку уши у своих любимцев или убивал их за одно неосторожное слово! Вы пугаетесь и, конечно, едва верите тому, что я рассказываю. Друзья мои, нам трудно поверить в жестокости прошедших времен, но и наши предки, видевшие их собственными глазами, едва верили в это и говорили, что эти жестокости идут не от сердца царя, а по воле Божьей, наказывающей их за грехи. Эта мысль помогала им переносить без малейшего ропота свои страдания, а нам поможет выслушать рассказ об ужасных делах Иоанна IV, еще совсем недавно доброго и великого.

Вы помните совет, который дал молодому государю старый епископ Вассиан. Этот совет причинил первое зло: он отдалил от Иоанна тех людей, усердию и добродетелям которых он был обязан своей славой — священника Сильвестра и Алексея Адашева. Возвратясь из Кириллова монастыря, он уже не любил их, но еще уважал их заслуги и при жизни своего ангела-хранителя, доброй Анастасии, еще мог удерживать дурные наклонности и злые помыслы свои. Но с тех пор, как ее не стало, все переменилось: пылкая душа Иоанна, потеряв милое и единственное существо, имевшее власть над ней, увлекаемая льстецами, раздражаемая злыми людьми, пришла снова в то состояние, в каком она была за тридцать лет до случившегося, и стала еще хуже: ожесточилась так, что Иоанна уже не могли умолить никакие просьбы, не могли смягчить никакие слезы. Как только государыня скончалась, враги Сильвестра и Адашева распустили слух, что она отравлена ими. Иоанн в безысходной тоске по умершей поверил ложному слуху, не захотел выслушать оправданий обвиняемых и по решению несправедливого суда наказал их: Сильвестра сослал на дикий остров Белого моря, в Соловецкий монастырь; Адашева — в город Дерпт, где через два месяца этот добродетельный друг царя, названный в истории красой века и человечества, умер в темнице.

Царь Иоанн IV Васильевич. Титулярник 1672 г.

После этих двух первых жертв, вызванных несправедливостью Иоанна, начались страдания друзей и их приверженцев: все они были сосланы или казнены. Любимцами Иоанна стали теперь люди, отличавшиеся не храбростью, не благородством, не добротой души, а злостью, клеветой, низкими доносами; только они могли жить спокойно; добрые же бояре каждую минуту боялись смерти или опалы, то есть царского гнева. Многие из них от страха уходили в Литву и Польшу. В числе таких изменников был, к сожалению всех Русских, и знаменитый герой, участвовавший в завоеваниях Казани и Ливонии, прежний любимец царя — князь Андрей Курбский. Хотя он с чрезвычайной горестью решился на эту измену, но тем не менее она покрыла его имя вечным позором и заставила его совесть испытывать вечные мучения. С какой невыразимой грустью слушал он рассказы о верности других бояр Иоанна; как завидовал той твердости, с которой они, несмотря на все лестные предложения Польского короля, не изменили своей чести и терпеливо переносили жестокость Иоанна как наказание, посланное им Богом. Но это терпение и покорность не умилостивили жестокое сердце: довольно было одного подозрения, чтобы рассердить Иоанна, а он подозревал каждого. Все вельможи казались ему тайными злодеями, друзьями Курбского. Находясь в таком беспокойном состоянии, он выдумал новое средство для своей безопасности. Послушайте, друзья мои, и подивитесь, до чего может дойти человек, это прекрасное создание Божье, когда даст волю своим страстям!

Церковная утварь — золотые тарелочки

В конце 1564 года Иоанн вдруг собрался ехать куда-то со всем своим семейством, приближенными, любимцами, со всем богатством и деньгами из дворцов и даже из придворных церквей. Бояре и народ с удивлением смотрели на этот таинственный отъезд и в страхе ожидали чего-нибудь чрезвычайного. Вскоре они услышали, что царь со всем двором остановился в Александровской слободе, в 156 верстах от Москвы.

Прошел месяц. Все были в прежнем унылом состоянии тихого ожидания. Вдруг 3 января 1565 года митрополит получает письмо от государя. Иоанн описывает в нем беззакония бояр, разорявших Россию во времена его малолетства; говорит, что дух их до сих пор не изменился, что все они еще злодействуют, а когда государь начинает наказывать их, митрополит и все духовенство вступаются за виновных. (Это правда, что служители Божьи осмеливались иногда просить грозного царя за несчастных, осужденных на казнь.) «И потому, — продолжал Иоанн, — не желая терпеть ваших измен, мы от жалости сердца оставили государство и поехали, куда Бог покажет нам путь!»

Этого было довольно, чтобы встревожить весь народ, которому безвластие казалось страшнее всех жестокостей. «Государь оставляет нас! — кричали с горестью верные Московитяне. — Мы погибаем! Кто будет нашим защитником от чужеземцев! Кто будет начальником нашего царства?» И в эту минуту отчаяния все пороки, все злодейства Иоанна исчезли в глазах доброго народа: он видел в нем только своего царя и умолял митрополита умилостивить Иоанна. Духовенство, бояре и все чиновники со слезами просили о том же и все в один голос говорили: «Пусть царь казнит своих злодеев, но царство без царя быть не может. Мы все пойдем с тобой бить челом государю и плакаться!»

Они исполнили это и в тот же день отправились в Александровскую слободу. Иоанн ожидал их: он знал свой народ, знал его пламенную, беспредельную привязанность к своим царям, и мнимое отречение от государства было только хитростью. Как будто против своей воли и только уступая просьбе митрополита он согласился опять быть государем России, но с таким условием, что никто из духовенства никогда не будет вмешиваться в его дела и просить за виновных, казнить которых он сочтет необходимым.

А. Новоскольцев. Убиение митрополита Филиппа Малютой Скуратовым.

2 февраля царь въехал в Москву и на другой же день созвал к себе духовенство, бояр и знатнейших чиновников. Но как же удивились все, увидев Иоанна! Наружность его, прежде привлекательная, так изменилась, что верные подданные едва узнали его! Светлые, проницательные, полные огня глаза его были теперь мрачны и дики; все черты прежнего, миловидного лица сделались безобразны, а на голове и в бороде не осталось почти ни одного волоса. И все это произошло оттого, что он беспрестанно предавался сильному гневу и жестокости. Это ужасно, ужасно, милые читатели мои!

Иоанн объявил собравшимся боярам, что он намерен для своей и государственной безопасности учредить новых телохранителей. Сначала никто не удивился этой новости, потому что все знали его боязливость с тех пор, как он перестал быть добродетельным; но когда выяснилось, что это будут за телохранители, то все ужаснулись.

Э. Соколовский. Иван Грозный в монашеском облачении. 1904 г.

Иоанн объявил своей собственностью девятнадцать городов с разными волостями; выбрал 6000 человек из князей, дворян и боярских детей и дал им имения в этих городах, а тамошних владельцев перевел в другие места. В самой Москве взял себе также несколько улиц, откуда должны были выехать все, не записанные в царские телохранители. Назначил себе особых чиновников для услуг: дворецкого, казначеев, ключников, даже поваров, хлебников и других ремесленников и, не желая жить во дворце своих предков, приказал строить себе новый, за речкой Неглинной. Вот эта часть России и Москвы, эта шеститысячная дружина телохранителей, этот новый двор, не имевший другого начальника, кроме самого царя, были названы Опричниной, а все остальное, то есть все государство — Земщиной, которую Иоанн поручил земским боярам, велел им решать все дела с прежними чиновниками, а в важных случаях обращаться к нему.

Новые ужасы начались вместе с новым порядком в правлении и особенно вместе со страшной опричниной! В нее были выбраны молодые люди, отличные не достоинствами, а удальством и дерзкой готовностью на все. Царь взял с них присягу служить ему верой и правдой, доносить на изменников, не дружить с земскими, не водить с ними хлеба-соли, не знать отца и матери, знать одного государя. За такую совершенную преданность Иоанн отдал в жертву своим опричникам всю Россию: они делали все, что хотели, и были всегда правы в судах. Опричник мог без всякого страха притеснять своего соседа, а если тот пожалуется — брать пеню за бесчестье. После этого подумайте, чего только не могли делать эти своевольные телохранители немилосердного Иоанна! Их доносы на земских людей, то есть на всех, не принадлежавших к их ужасной дружине, были бесконечны, злодейства — бесчисленны, ненависть к ним всего народа — неописуема! Но они не огорчались из-за этой ненависти: чем сильнее ненавидели их, тем больше доверия имел к ним Иоанн. Он выбрал для них и достойное отличие: опричники ездили всегда с собачьими головами и с метлами, привязанными к их седлам, в знак того, что они грызут царских злодеев и метут Россию. О! Как радовались этому отличию бедные Московские жители, проходившие по улицам! По крайней мере, благодаря ему, они с первого взгляда узнавали злодеев и спешили скрыться от них, так что иногда многолюдные прежде улицы столицы были пусты, как в каком-нибудь необитаемом городе. Уныние и пустота Москвы стали еще заметнее с тех пор, как государь разлюбил ее и, не чувствуя себя в безопасности даже в своем новом, крепком дворце, жил по большей части в Александровской слободе. С того времени эта слобода стала городом и украсилась церквами, домами и каменными лавками. Царь жил в палатах, обнесенных валом и рвом; чиновники — в особенных домах. Здесь Иоанн проводил почти все время, занимаясь церковной службой: казалось, он думал успокоить молитвами свою душу. Набожность его была так велика, что дворец был похож на монастырь. Своих любимцев он называл монахами, себя — игумном; все они ходили в скуфейках и черных рясах, под которыми носили богатые кафтаны с собольими опушками. В четыре часа утра Иоанн ходил сам на колокольню со своим первым любимцем и другом, Малютой Скуратовым, благовестил к заутрени, потом сам же пел, читал и молился так усердно, что на лбу у него всегда оставались знаки земных поклонов. В восемь часов опять собирались к обедне; вечером — к вечерне.

Царские бармы

В трагедии Пушкина «Борис Годунов» есть рассказ одного старца-монаха о тогдашней жизни Иоанна:

Но напрасно молились они: характер Иоанна не исправлялся. Может быть, в наше время искусство врачей открыло бы, что причиной его необыкновенной жестокости была какая-нибудь болезнь тела или расстройство души, слишком сильно пораженной невозвратной потерей нежно любимой супруги; но тогда об этом не думали; тогда никто не представлял, что сильное горе могло иметь какое-нибудь чрезвычайное влияние на здоровье человека, и потому, не подозревая никакой болезни в Иоанне, наши предки отнесли его к числу тех ужасных правителей, которых иногда Бог посылает для наказания народов и какими у Римлян были Калигула и Нерон, у Французов — Людовик XI. И Римляне, и Французы ужасались имени этих государей, но не таким было чувство Русских к Иоанну: когда раздавалась весть о победах его храбрых войск, когда его умными распоряжениями Русская торговля расцветала не только в Москве, Астрахани и Казани, но даже в Германии и Англии, когда он торжественно въезжал в Москву и с обычным своим великолепием принимал знаменитых иностранных послов, когда они со всеми знаками глубочайшего уважения стояли перед ним и слушали его остроумные разговоры о важных государственных делах, — добрый народ забывал свои страдания, забывал Александровскую слободу со всеми ее ужасами и, гордясь величием России, помнил только, что Иоанн — его царь! Это имя, священное для Русских, оказывало в такие минуты свое чудесное воздействие на их сердца: им казалось, что они любили Иоанна!