|
Эти совещания происходили в доме того, кто первый
осмелился назвать Лжедмитрия обманщиком, кто ужасно пострадал за эту
смелость, и хотя потом был помилован, но сохранил в душе жестокое
воспоминание о минуте грозившей ему казни, — в доме князя Василия
Ивановича Шуйского. Зная лучше всех о смерти истинного царевича, он
считал своим долгом вывести Россию из заблуждения, особенно с того
времени, когда все дела и поступки самозванца стали явно вредить счастью
нашего Отечества. Может быть, вы удивитесь, что он не сделал этого с
самого начала; но восхищение народа и его преданность воскресшему
Дмитрию были так велики, что никто не поверил бы в то время словам князя
Шуйского, и он, верно, сделался бы жертвой своего усердия. Теперь же
было совсем другое дело: все ясно видели обман и искренно благодарили
человека, который предлагал средство избавиться от стыда называть своим
государем беглого расстригу. Князь Шуйский был умен, хитер, решителен;
был любим народом как потомок царского поколения и как герой, не
страшившийся умереть за правду, итак, ему нетрудно было управлять умами
всех бояр, недовольных Лжедмитрием и его Поляками, и мало-помалу
составить заговор, в котором участвовали почти все Москвитяне. Он умел
склонить на свою сторону и городских чиновников, и военных людей: первые
были уверены в согласии народа, вторые — войска. Кроме того, помещики
предоставляли от себя усердных слуг, а Шуйские призвали в Москву 20 000
надежных людей из своих собственных деревень.
Все это было приготовлено очень скоро. Заговорщики
решились истребить самозванца и Поляков и уже назначили для этого день:
это было 17 мая 1606 года, через неделю после свадьбы царя.
Пышные праздники еще не кончились: Лжедмитрий
намеревался удивить народ невиданной на Руси забавой — велел построить
деревянную крепость за Сретенскими воротами, вывезти туда несколько
пушек из Кремля и представить картину приступа. Марина также собиралась
повеселить придворных дам маскарадом или, как Русские говорили тогда,
собиралась плясать со своими Польками в личинах. Вы догадываетесь, милые
читатели, что наши предки называли личинами маски. Надеть маску
считалось у них величайшим грехом, и рассказы о приготовлениях царицы к
маскараду выводили из терпения самых кротких и покорных людей. Досадуя
на такое, по нашему мнению, безбожие, они готовы были на все предложения
заговорщиков, особенно когда те прибавляли к своим рассказам описание
нового праздника, затеваемого царем. Слушая их, нельзя было не верить,
что деревянная крепость строилась не для забавы, а для погибели всех
Русских бояр, которые будут на празднике, и что потом самозванец отдаст
все места и должности, все богатства и всех их людей своим любимцам —
Полякам. Разумеется, что, слыша это, никакой Русский, искренно любивший
свое Отечество, не мог отказаться от участия в единодушном восстании.
Одним словом, князь Шуйский распоряжался в этом деле с такой
осторожностью и благоразумием, что вся Москва уже с нетерпением ожидала
назначенного дня, прежде чем самозванец получил малейшее подозрение о
том, что происходит около него. Даже накануне 17 мая, когда уже все
двенадцать Московских ворот были заняты воинами Шуйского, а городские
чиновники ходили по домам с тайным приказанием, чтобы все были готовы
защищать церковь и царство и ожидали набата, Лжедмитрий и все Поляки
веселились на великолепном празднике, вовсе не думая о том, что ожидало
их на другой день.
Все они еще спали глубоким сном, как вдруг в четыре
часа утра раздался звон набата во всей Москве и народ побежал из домов
на Красную площадь. Там его уже ожидали бояре и воеводы в полном
вооружении. Впереди всех был князь Василий Шуйский с мечом в одной руке и
с крестом в другой. По его знаку Спасские ворота в Кремле растворились,
и вслед за ним туда вошли бесчисленные толпы народа. Набожно приложился
он в церкви Успения к образу Божией Матери Владимирской и потом с жаром
обратился к народу: «Во имя Божие идите на злого еретика!» Этих немногих слов было достаточно для убеждения:
тихие толпы, еще в каком-то молчаливом ожидании шедшие за боярами, стали
шумными, необузданными и с яростью бросились во дворец. Но там еще не
скоро нашли они того, кого искали. С первыми ударами набата самозванец
проснулся и в страхе, не зная на что решиться, видя, что уже и храбрый
друг и защитник его, Басманов, убит, не мог придумать ничего более, как
выскочить в окно. Несчастный злодей вывихнул себе ногу, разбил грудь и
голову и упал прямо к стрельцам, стоявшим на карауле в Житном дворе.
Однако они не сделали ему ничего дурного, а, напротив, слушая его
уверения, что он истинный Дмитрий, убедили собравшийся к ним народ
отнести его к царице-инокине и от нее удостовериться, точно ли он сын ее.
Печальная государыня была вызвана из кельи и торжественно объявила, что
истинный царевич скончался на ее руках в Угличе и что она молчала об
этом во все царствование самозванца от одного страха к нему: он угрожал
тайно умертвить ее за одно неосторожное слово, сказанное против него.
Царица винила себя за свое малодушие, со слезами просила прощения у
народа и показала ему портрет маленького царевича: все увидели, что ни
одна черта его ангельского лица не походила на расстригу.
 Русский воин в шеломе
Объявление горестной матери решило судьбу обманщика.
С него сорвали царскую одежду, еще несколько минут расспрашивали,
откуда он, и, не дослушав его рассказов, застрелили. Народ, раздраженный
такой неслыханной дерзостью, не скоро оставил в покое и его мертвое
тело: всякий, кто хотел, бил и колол его мечами, а потом чернь вытащила
его из Кремля и положила на Лобном месте с маской, дудкой и волынкой.
Этим наши предки хотели показать склонность самозванца к пляскам,
шутовским забавам и музыке.
В то самое время, когда Отрепьев получил достойную
награду за свои дела, его гордая супруга и с ней вся ее свита были в
ужасном положении: народ с яростью бегал во все дома, где только думал
найти Поляков, и везде убивал их. Марина скрылась в комнатах одной из
своих придворных дам и была оставлена живой только по просьбе бояр,
которые спасли также и ее отца, и Вишневецкого.
Семь часов продолжались убийства и смятение народа.
Наконец, все утихло, и к вечеру того же дня Москва была так спокойна,
что чужестранцы, жившие в ней, не могли надивиться этой быстрой
перемене, тем более, что народ еще не имел царя и даже не знал, кто им
будет.
Русский боярин в польской шубе и горлатной шапке
Но эта неизвестность не была продолжительна. Сердца
всех стремились к одному человеку, все были уверены, что никто лучше
умного князя Шуйского не может управлять Россией, и 19 мая, на третий
день после восстания, Василий Иоаннович уже был назван царем.
Удивительно было видеть Шуйского в эту торжественную минуту на Лобном
месте — там, где за несколько недель до этого он стоял, приговоренный к
смерти! Какая чудная перемена! Тогда каждый старался скрыть слезы и свое
сострадание к несчастному, невинно осужденному князю; теперь каждый
думал только о том, чтобы показать ему свое усердие, каждый называл его
избавителем Русского царства. Тогда все боялись одного имени Дмитрия,
хотя некоторые уже знали об обмане; теперь тот же самый человек,
устрашавший всех собой, лежал безжизненный, в нескольких шагах от нового
царя! Всякому позволено было шутить и насмехаться над ним. Этого еще
недовольно: и в самой земле не было места телу самозванца. Через три дня
его похоронили у большой дороги, за Серпуховскими воротами. Вдруг
некоторые из суеверных людей начали говорить, что видели какие-то
ужасные чудеса над его могилой и что расстрига, бывший, по их мнению,
большим колдуном при жизни, наверно, будет вредить России своим
волшебством и после смерти. Итак, чтобы совсем избавиться от него, тело
опять вынули из земли, сожгли и, смешав с порохом, выстрелили им из
пушки в ту сторону, откуда самозванец пришел в Москву. Бедные Москвитяне
думали, что с этим выстрелом далеко отлетят от них все беды,
причиненные злодеем.
 Русские сабли |
