Это необычайное, единственное в мире путешествие произошло в ноябре 1938 года. Совершили его геолог В.Ф. Попков и химик И.З. Иванов не из любви к смертельно опасным приключениям, а с научной целью – исследовать характерные черты вулканического извержения.
Они работали на склоне высочайшего камчатского вулкана – Ключевской сопки во время извержения одного из ее паразитических кратеров. Ученые стремились выяснить физико-химические характеристики лавового потока.
Измерить температуру его застывающей поверхности лавы можно было на безопасном расстоянии. Но как добраться до его внутренних слоев? Для этого надо прежде всего подойти как можно ближе к огнедышащему потоку (подлинный Змей-Горыныч!) и погрузить в него как можно глубже термоэлектроды.
Обратимся к отчету В.Ф. Попкова:
«В шестистах метрах от истока поверхность раскаленного потока была покрыта темной растрескавшейся коркой, отделенной от крутого берега «реки» зоной раскаленной лавы в два метра шириной. Поверхность этой корки (толщина которой составляла 30 сантиметров) вспучивалась буграми высотой до полуметра. Лавовый поток увлекал корку за собой со скоростью от 30 до 42 метров в минуту, причем по мере приближения к низовью скорость потока постепенно снижалась.
Металлический стержень легко входил в протекавшую вдоль берегового откоса красноватую лаву, и в нее можно было без особого труда погрузить конец термопары. Однако от этой попытки пришлось отказаться, так как движущийся поток мог поломать термопару, а идти по течению потока и держать в руках термопару с включенным гальванометром не позволяли температурные условия и рельеф берега русла.
Тем не менее было крайне желательно произвести измерение температуры лавы. Кроме того, было очень интересно взять пробу газов из расплавленной лавы. Мы решили перескочить через раскаленную кайму на темную корку.
Бросив на пылающую кайму увесистую глыбу остывшей лавы, мы убедились в том, что поверхность лавы была достаточно прочной, чтобы выдержать вес человека. Что же касается застывшей плотной корки лавы, на которую мы хотели перейти, то мы проверили ее упругость, швыряя в нее большими кусками породы; корка казалась твердой, хотя при падении на нее наших снарядов раздавался звук, напоминавший звон разбитого стекла.
После таких предварительных «испытаний» я, держа Иванова за руки и соблюдая величайшую осторожность, ступил на раскаленную лаву. Должен отметить, что на мне были асбестовые башмаки. Почувствовав, что лава достаточно прочна, я отпустил руку Иванова и шагнул вперед. При этом часть своего веса я перенес на металлический жезл, который медленно погрузился в еще пластичную раскаленную лаву.
Еще шаг – и я вступил на потемневшую плывущую корку лавы, а за мной последовал и мой химик со своей лабораторией. С северо-запада дул холодный ветер; он быстро разгонял потоки горячего воздуха, а в воздухе этом содержался хлористый водород, который исходил от поверхности раскаленной лавы.
Мы дрейфовали с той же – или примерно с той же – скоростью, что и расплавленная лава, и это дало нам возможность измерить в нескольких местах ее температуру и взять пробы газов.
Отметив время и место начала нашего опыта, мы приступили к работе. Проткнув жезлом лаву цвета красного каления на глубину 40 сантиметров, мы погрузили в нее термопару, соединив последнюю с гальванометром.
Стрелка быстро скользнула по шкале до деления 400 °C, а затем, непрерывно передвигаясь, прошла отметки 500, 600, 700 и 800 °C. Через деление 870 °C стрелка не переступала… Повторное измерение снова дало максимум в 870° и минимум в 860 °C.
Поток непрерывно всей своей массой равномерно, без рывков двигался к восток—северо-востоку. Обрывки асбестового листа, которые мы обронили на поверхности красной лавы, отстали от нас примерно на метр. Вызвано это, вероятно, было торможением расплавленного лавового потока у края русла.
В движущейся расплавленной лаве газовых пузырей в более удаленных частях потока было меньше, чем в местах, расположенных ближе к лавовому жерлу.
Наконец мы приступили к сбору проб газа. Вначале все наши попытки оказывались неудачными, потому что каждый раз пузырь лопался не внутри воронки, а сбоку последовательно, газы уходили непосредственно в воздух. Тогда мы сделали углубление в верхнем слое лавы и, применив асбестовую воронку нужного диаметра с фарфоровой трубкой, прососали несколько литров газа».
«Собрать образцы лавы с горячего потока, – продолжал Попков, – задача очень трудная. Образцы пластичной лавы легко отделялись от общей массы, но переместить их на поверхность темной корки, на которой мы находились, было трудно, – отделенный кусок лавы спаивался с поверхностью горячего потока.
Мы не могли устоять на горячей движущейся корке, ведь температура у поверхности достигала 270–300 °C, лава накалена была докрасна, поэтому нам неоднократно приходилось взбираться на угловатые выступы, чтобы ветер остудил наши асбестовые башмаки. Во время работы мы подстилали под ноги листовой асбест, и все-таки нам приходилось часто стоять, подобно аистам, на одной ноге.
В трех тысячах метров от центра излияния лавовый поток двигался по пологому склону уже со значительно меньшей скоростью. Лава краевой зоны была пластичной еще при температуре в 690 °C. На темной корке мы пробыли один час. Вместе с потоком мы проплыли от своей первоначальной точки на восток—северо-восток более 2000 метров и благополучно сошли на уже остывший поток».
Гарун Тазиев, сам не раз побывавший в опаснейших ситуациях во время изучения огнедышащих гор, был восхищен мужеством и научной одержимостью двух советских вулканологов. Он писал: «Спортивный азарт, страсть к научному исследованию, глубочайшее эстетическое наслаждение – вот, с моей точки зрения, „элементы радости", радости, которая сторицей вознаграждает вулканологов за их тяжкий труд. Ни на стадионах, ни в бескрайних пустынях Севера, ни в уединенных лабораториях не испытывает человек этого одновременно сладостного и горького чувства…
При каждом вулканическом извержении высвобождается такое гигантское количество энергии, что у человека, шагнувшего за определенные границы, душа преисполняется безотчетным страхом, а ум, не искушенный в подобных зрелищах и к тому же скованный инстинктом самосохранения, теряет именно те качества, которые необходимы для самосохранения. Между тем реальная опасность обычно далеко не так велика, как это кажется человеку, охваченному страхом».
Действительно, когда нашей жизни угрожает опасность, главное – не поддаться панике. Только в таком случае есть большие шансы остаться в живых. Самое страшное – страх.
Единственно, что хотелось бы добавить к словам Тазиева: при всей чудовищной мощи вулканических извержений и грандиозности огнедышащих гор, у всех вулканов мира в десятки раз меньше энергии, чем у современной техники.
