Александр I, несомненно, был одной из самых сложных и противоречивых фигур, когда-либо занимавших русский престол. Воспитанием его занималась сама Екатерина II, избравшая главным наставником для внука полковника Лагарпа — швейцарского республиканца, восторженного, хотя и осторожного поклонника отвлечённых идей французской просветительной философии. Взявшись за обучение великих князей Александра и Константина, Лагарп начал читать и в духе своих республиканских убеждений объяснять им латинских и греческих классиков — Демосфена, Плутарха и Тацита, английских и французских философов и историков. Во всём, что он говорил и читал своим питомцам, шла речь о могуществе разума, о благе человечества, о договорном происхождении государства, о природном равенстве людей, о справедливости, но более и настойчивее всего о природной свободе человека, о нелепости и вреде деспотизма, о гнусности рабства. Все эти идеи были рано усвоены будущим наследником русского престола. Когда, спустя несколько лет, судьба свела Александра с польским аристократом князем Чарторижским, тот был изумлён его свободомыслием. «Великий князь сказал мне, — вспоминал позже Чарторижский в своих мемуарах, — что он нисколько не разделяет воззрений и правил кабинета двора… Он сознался мне, что ненавидит деспотизм повсюду, во всех его проявлениях, что он любит свободу, на которую имеют одинаковое право все люди; что он с живым участием следил за французской революцией; что, не одобряя этих ужасных заблуждений, он всё же желает успеха республике и радуется ему… Он утверждал, между прочим, что наследственность престола была несправедливым и бессмысленным установлением, что передача верховной власти должна зависеть не от случайностей рождения, а от голосования народа, который сумеет выбрать наиболее способного правителя». Наблюдая с разных сторон придворную и государственную жизнь в России, молодой Александр положительно не одобрял течения дел. «Мне думалось, — писал он Лагарпу, — что если когда-либо придёт и мой черёд царствовать, то, вместо добровольного изгнания себя, я сделаю несравненно лучше, посвятив себя задаче даровать стране свободу и тем не допустить её сделаться в будущем игрушкой в руках каких-нибудь безумцев. Это заставило меня передумать о многом, и мне кажется, что это было бы лучшим образцом революции, так как она была бы произведена законной властью, которая перестала бы существовать, как только конституция была бы закончена и нация избрала бы своих представителей».
Вскоре у Александра появилась возможность воплотить свои смутные идеи в жизнь. К этому времени недовольство его отцом Павлом I охватило самые высшие круги столичного общества. Весной 1801 года сложился обширный заговор, в котором участвовали многие гвардейские офицеры и во главе которого стоял один из самых близких и доверенных императору людей — граф Пален. Александр был в курсе всего предприятия. Надо думать, он вступил в заговор не из жажды власти (напротив, Александр всегда тяготился ею), а с искренним намерением провести в России либеральные преобразования. При этом он до самого конца надеялся, что низложенному Павлу будет сохранена жизнь. Между тем в ночь с 11 на 12 марта 1801 года заговорщики проникли в Михайловский замок и задушили императора в его кабинете. Когда Александр услыхал о смерти отца, с ним сделалось дурно. К немалому ужасу заговорщиков он вдруг объявил, что не может быть императором. «Ведь все скажут, — стонал Александр, — что убийца это я!» Палену пришлось употребить всю свою энергию, чтобы привести молодого государя в себя. «Перестаньте ребячиться, — сказал он наконец, — и идите царствовать».
Первым шагом Александра в качестве правителя была отмена наиболее одиозных запретов его отца. Вслед за тем началась реформа центрального управления. Манифестом от 8 сентября 1802 года петровские коллегии были преобразованы в восемь министерств с комитетом министров для обсуждения дел, требующих общих соображений. Дело реорганизации продвигалось медленно из-за недостатка дельных помощников, а потом и вовсе встало на несколько лет, так как император был отвлечён войной с Наполеоном. Аустерлиц, а затем Фридланд стали тяжёлыми разочарованиями для Александра. Правда, неудачи французской войны ему удалось компенсировать за счёт территориальных приобретений в других местах.
Ещё в 1801 году царь Картли-Кахетии Георгий XII, умирая, завещал своё царство Александру I. Другие грузинские князья, спасаясь от турецкого порабощения, последовали его примеру. В 1802 году в состав России вошла Имеретия, в 1803 году — Мегрелия, в 1804 году — Гурия, в 1810 году — Абхазия. В то же время русское подданство приняли некоторые из азербайджанских ханов, находившихся под властью Ирана. В 1804 году в состав России вошло Гянджинское ханство, в 1805 году — Карабахское, Шекинское и Ширванское, в 1806 году — Дербентское, Кубинское и Бакинское. Таким образом, Россия твёрдой ногой стала в Закавказье. Расширение русских владений привело к столкновению с Ираном и Турцией. Иранская война началась в 1804 году и завершилась в 1813 году поражением шаха. Россия не только удержала все приобретения, но и несколько расширила свои владения за Кавказским хребтом. Одновременно в 1806–1812 годах на Дунае шла русско-турецкая война. В 1811 году турки понесли тяжёлое поражение от Кутузова под Рущуком и должны были уступить России Бессарабию. Короткая война 1808–1809 годов со Швецией принесла России Финляндию.
После продолжительного перерыва Александр вернулся к реформе центрального управления. Возобновлению работы над его переустройством способствовало сближение императора с Михаилом Сперанским — самым гениальным и разносторонним деятелем русской бюрократии за всё долгое время её существования. В январе 1810 года Сперанский преобразовал Государственный совет, ставший с тех пор главным совещательным органом при всех последующих государях. Вслед за Государственным советом по плану Сперанского прошла реорганизация всех министерств. В 1810 году был обнародован манифест «О разделении государственных дел по министерствам», где строго определялся круг вопросов, передаваемых в ведение каждого из них. В 1811 году появилось «Общее учреждение министерств», обозначившее состав, делопроизводство и подробности министерского управления. Оба акта были настолько хорошо продуманы Сперанским, что порядок, ими установленный, продолжал действовать более ста лет, вплоть до революции 1917 года. Всё это стало основательным заделом для будущих реформ, но затем дело преобразований опять затормозилось, так как между Александром и Сперанским наступило охлаждение. В марте 1812 года последний получил отставку. В том же году Наполеон вторгся в пределы России и после нескольких кровопролитных сражений захватил Москву.
В первые дни войны Александр находился среди войск, но затем, поняв, что сковывает своим присутствием стоявшего во главе армии Барклая де Толли, оставил её. 8 августа он назначил верховным командующим фельдмаршала Кутузова, после чего вполне сознательно удалился на второй план, уступив другому дело спасения Отечества. Но после изгнания Наполеона за пределы России Александр вышел из затворничества, для того чтобы сыграть в мировой истории уготованную ему роль. В новой европейской войне, которая началась в 1813 году, значение его было столь же велико, как значение Кутузова в Отечественной. Со времён грандиозной битвы под Лейпцигом Александр фактически стал главой шестой антифранцузской коалиции, а его главная квартира сделалась центром всей европейской политики. Короли и герцоги толпились в его приёмной, волнуясь за свои короны и владения. Слово русского императора приобрело в это время очень большой вес.
После капитуляции Парижа и отречения Наполеона союзные монархи отправились в сентябре 1814 года в Вену, чтобы обсудить послевоенное устройство мира. Александр продолжал играть на этом конгрессе одну из самых видных ролей. Без его участия не решался ни один вопрос. Одним из первых постановлений государей стала передача России Польши, которая вошла в её состав под именем Царства (Королевства) Польского, причём император волен был ввести здесь конституцию по своему желанию. Территориальные приобретения получили и другие участники коалиции. По завершении переговоров Александр предложил прусскому королю и австрийскому императору подписать между собой ещё одно соглашение, которое он назвал «Священным союзом» государей. Суть его заключалась в том, что государи взаимно обязались пребывать в вечном мире и всегда «подавать друг другу пособие, подкрепление и помощь, а подданными своими управлять, как отцы семейств» в том же духе братства. Союз, по мысли Александра, должен был стать для Европы началом новой эпохи — эры вечного мира и единения. «Не может быть более политики английской, французской, русской, австрийской, — говорил он позже, — существует только одна политика — общая, которая должна быть принята народами и государями для общего счастья…»
В 1815 году, когда Александр вернулся в Россию и вновь приступил к внутренним преобразованиям, он был уже не тем человеком, что четыре года назад. Император сделался осторожным, даже мнительным, в его политике большое значение получили охранительные тенденции. И это было неудивительно: Александр ясно осознал, что любимые им просветительские идеи могут обращаться в устах демагогов-революционеров в страшную разрушительную силу, способную ниспровергнуть современное общество. С годами в нём окрепло убеждение, что сами по себе идеи равенства и законности, свободы и конституции есть вещи опасные, если ради них забыты идеалы христианства и когда сами эти идеи попадают в среду общества тёмного и незрелого. Тем не менее преобразования продолжались и коснулись прежде всего северо-западных окраин России: Эстляндии, Лифляндии, Курляндии и Польши, которые, по мнению императора, уже готовы были к принятию новых учреждений. В 1815 году Александр даровал конституцию Польше. В 1816 году он утвердил Положение об освобождении эстляндских крестьян. В 1817 году были освобождены крестьяне в Курляндии. В 1819 году получили свободу крестьяне Лифляндии.
Передовое русское общество с нетерпением ожидало сходных перемен в самой России. Оснований для этого было больше, чем достаточно. Широко известны были слова, сказанные Александром прусскому генералу Мезону: «Наконец все народы должны освободиться от самовластия. Вы видите, что я делаю в Польше. То же я хочу сделать и в других моих владениях». Вскоре император поручил группе своих советников во главе с Новосильцевым составить конституцию для России. Первый в русской истории конституционный проект предусматривал введение в стране двухпалатного парламента, местных представительных органов — «сеймов», разделение законодательной и исполнительной власти между императором и выборными органами. Конституция декларировала свободу слова, печати, свободу вероисповеданий, равенство всех граждан империи перед законом, неприкосновенность личности. Параллельно шла разработка Положения об освобождении крестьян. Таким образом, всё, казалось бы, шло к тому, чтобы в 1820 году в России начались глубокие преобразования. К этому готовы были и правительство, и общество. Но этого не случилось.
1820 год стал во многих отношениях переломным для Александра. Первая половина его была ознаменована революцией в Испании. В июле революционный пожар переметнулся на юг Апеннинского полуострова, в Королевство обеих Сицилий. Встревоженный император Франц I пригласил русского императора и короля прусского на свидание для совещания о мерах против революции. По пути в Троппау Александр заехал в Варшаву, где проходил второй польский сейм. Здесь он был не на шутку огорчён и раздражён поведением депутатов. Вместо того чтобы мирно решать текущие дела польские, патриоты стали требовать от императора новых свобод, в том числе отмены цензуры и реформы судов. Они не скрывали и того, что конечной целью их деятельности является независимость Польши в её прежних границах. Александр покинул сейм мрачный и разочарованный. В самом деле — польская конституция была одним из любимейших его детищ и плодом длительных размышлений. Тяжело было видеть неблагодарность поляков и их явное желание подражать примеру испанцев и неаполитанцев. Сразу вслед за тем пришло известие о бунте в гвардейском Семёновском полку. Быть может, в череде потрясений этого года оно было самым роковым. Видимо, как раз в эти дни всё происходящее в Европе и в России предстало перед Александром в других тонах. Да и могло ли быть по-другому? Коль скоро призрак солдатской революции замаячил уже и над Россией, нельзя было более терять время. 19 ноября в Троппау Александр подписал протокол конференции, в котором между прочим говорилось, что союзные государи обязываются друг перед другом не признавать перемен государственного строя, происходящих незаконным путём, и считают для себя возможным употреблять против таких попыток принудительные меры. Судьба сыграла с Александром злую шутку. «Священный союз», задуманный им с самыми благородными и величественными целями, как прообраз будущей Европы, обратился на деле в обычный политический сговор монархов против революции. И ради сохранения этого союза Александру пришлось пожертвовать своими либеральными принципами. Однако он сознательно пошёл на это. Как прежде он чувствовал себя призванным спасти Европу от тирании Наполеона, так и теперь он почёл своим долгом встать на пути европейской революции.
Приехав из-за границы, Александр больше не возвратился к проектам конституции и освобождения крестьян, хотя ему и было очень нелегко расстаться со своими мечтами. Давил груз невыполненных дел и несбывшихся надежд. «Когда я подумаю, — признавался Александр незадолго до смерти, — как мало ещё сделано внутри государства, то эта мысль ложится мне на сердце как десятипудовая гиря; от этого устаю». Положение, в котором оказался император после 1820 года нельзя назвать иначе как трагическое. Он не смог провести реформ, о которых мечтал всю жизнь, он понимал, что неизбежный ход событий ведёт его в лагерь реакции, и чувствовал всё более и более возраставшее отвращение к власти. В конце концов Александр перестал заниматься внутренними делами, перепоручив их графу Аракчееву. Чувства честного человека с каждым годом брали в нём верх над чувствами государя. Он то и дело возвращался к мысли об отречении. Однако и это его намерение также не было осуществлено. В ноябре 1825 года, во время поездки в южные губернии, Александр подхватил лихорадку и внезапно скончался в Таганроге.
Александр I, несомненно, был одной из самых сложных и противоречивых фигур, когда-либо занимавших русский престол. Воспитанием его занималась сама Екатерина II, избравшая главным наставником для внука полковника Лагарпа — швейцарского республиканца, восторженного, хотя и осторожного поклонника отвлечённых идей французской просветительной философии. Взявшись за обучение великих князей Александра и Константина, Лагарп начал читать и в духе своих республиканских убеждений объяснять им латинских и греческих классиков — Демосфена, Плутарха и Тацита, английских и французских философов и историков. Во всём, что он говорил и читал своим питомцам, шла речь о могуществе разума, о благе человечества, о договорном происхождении государства, о природном равенстве людей, о справедливости, но более и настойчивее всего о природной свободе человека, о нелепости и вреде деспотизма, о гнусности рабства. Все эти идеи были рано усвоены будущим наследником русского престола. Когда, спустя несколько лет, судьба свела Александра с польским аристократом князем Чарторижским, тот был изумлён его свободомыслием. «Великий князь сказал мне, — вспоминал позже Чарторижский в своих мемуарах, — что он нисколько не разделяет воззрений и правил кабинета двора… Он сознался мне, что ненавидит деспотизм повсюду, во всех его проявлениях, что он любит свободу, на которую имеют одинаковое право все люди; что он с живым участием следил за французской революцией; что, не одобряя этих ужасных заблуждений, он всё же желает успеха республике и радуется ему… Он утверждал, между прочим, что наследственность престола была несправедливым и бессмысленным установлением, что передача верховной власти должна зависеть не от случайностей рождения, а от голосования народа, который сумеет выбрать наиболее способного правителя». Наблюдая с разных сторон придворную и государственную жизнь в России, молодой Александр положительно не одобрял течения дел. «Мне думалось, — писал он Лагарпу, — что если когда-либо придёт и мой черёд царствовать, то, вместо добровольного изгнания себя, я сделаю несравненно лучше, посвятив себя задаче даровать стране свободу и тем не допустить её сделаться в будущем игрушкой в руках каких-нибудь безумцев. Это заставило меня передумать о многом, и мне кажется, что это было бы лучшим образцом революции, так как она была бы произведена законной властью, которая перестала бы существовать, как только конституция была бы закончена и нация избрала бы своих представителей».