Николай Заболоцкий (1903–1958) был человеком странным, но не чудаковатым. Никогда он не изображал себя «поэтической натурой» или мыслителем, утомлённым многознанием. Полагал: «каждое слово… является носителем определённого смысла… „Дыр бул щыл" — слова порядка зауми, они смысла не имеют».

Александр Введенский — один из ленинградских «заумников», любивших эпатаж, — написал на него эпиграмму:

Скажи, зачем ты, дьявол,

Живёшь, как готтентот.

Ужель не знаешь правил,

Как жить наоборот.

Он вместе с Заболоцким вошёл в литературную группу ОБЭРИУ (Объединение Реального Искусства), призывавшую к культурной революции, подрывающей «старое искусство до самых корней». Этот «подрыв» они выражали, в частности, чисто внешне, стараясь оригинальничать в одежде, поступках. Этого Заболоцкий не одобрял и «жить наоборот» не старался. А не чудить там, где чудачества поощряются, — явная оригинальность.

Впрочем, по свидетельству драматурга Евгения Шварца, когда обэриуты постриглись под машинку, Заболоцкий отчитал их за столь нелепый поступок. Мол, стрижка портит волосы. Священники и женщины не стригутся, а лысеют редко. Стрижка — школьный предрассудок… Но через несколько дней сам пришёл в редакцию стриженный наголо.

Как вспоминал Шварц: «Он имел отчётливо сформулированные убеждения о стихах, о женщинах, о том, как следует жить». И был исполнен «не то жреческой, не то чудаческой надменности, вещал». Одно из его загадочных утверждений: «Женщины не могут любить цветы».

Как это понимать? Желание поразить парадоксом? Ведь известно, с какой радостью принимают женщины цветы, как восхищаются их формой, ароматом… Хотя, если подумать, почти всегда это относится к сорванным, а значит, лишённым жизни цветам, а не к растущим на свободе. Значит, сказывается не столько любовь к цветам, сколько — к украшениям, своим удовольствиям, прихотям.

В апреле 1941 года Заболоцкий писал жене: «Чем старше я становлюсь, тем ближе мне делается природа». А ещё через три года: «Когда после работы выходишь из этих прокуренных комнат и когда сладкий воздух весны пахнёт в лицо — так захочется жить, работать, писать, общаться с культурными людьми. И уже ничего не страшно: у ног природы и счастье, и покой, и мысль».

Самое удивительное: написано это — из «исправительно-трудового лагеря», из заключения, к тому же несправедливого, по лживому и подлому доносу.

Многие ли из нынешних, на кажущейся свободе, могут сказать так? Прочувствовать своё кровное родство с природой? Она теперь превращена в безликую «окружающую среду», которую предпочитают наблюдать из автомобиля или на фешенебельных курортах.

А ведь только природа способна одарить нас новыми мыслями и впечатлениями, радостью жизни и надеждой на бессмертие. Обо всём этом писал поэт в замечательных стихах.

У него проявлялся чудесный дар проникать мыслью в душу зверя или растения. Это было ошеломительно ново. Немногие смогли понять и по достоинству оценить его поэмы «Торжество земледелия», «Безумный волк», «Деревья». Представьте, к примеру, такую картину:

Там кони, химии друзья,

Хлебали щи из ста молекул,

Иные, в воздухе вися,

Смотрели, кто с небес приехал.

Корова в формулах и лентах

Пекла пирог из элементов,

И перед нею в банке рос

Большой химический овёс.

Наглотавшись этой самой «химизации», мы не умиляемся её чудесам. Но для поэта сельское хозяйство — не способ изъятия силой у природы её богатств, а сотрудничество человека с животными и растениями, духовное единство и даже единомыслие. В его иронии — бездна потаённой мудрости:

Здесь учат бабочек труду,

Ужу дают урок науки —

Как делать пряжу и слюду,

Как шить перчатки или брюки.

Здесь волк с железным микроскопом

Звезду вечернюю поёт.

Здесь конь с редиской и укропом

Беседы длинные ведёт.

В его стихах — поразительное сочетание науки и поэзии. Такого сплава достигали очень немногие. А когда попытаешься проникнуть мысленно в глубинную суть предметов и явлений, постичь сокровенную тайну жизни и смерти, смысл своего пребывания в этом мире, то вновь придут на память слова поэта:

И боюсь я подумать,

Что где-то у края природы

Я такой же слепец

С опрокинутым в небо лицом.

Лишь во мраке души

Наблюдаю я вешние воды.

Собеседую с ними

Только в горестном сердце моём.

Человек разумом своим, волей, действием способен преодолевать ограничения, предусмотренные природой, вырываться на волю. Как? Благодаря фантазии, мечтаниям, поэтическому воображению. А ещё — с помощью знаний и труда, используя законы мироздания для своих целей, покоряя земные стихии: «Мы, люди — хозяева этого мира, / Его мудрецы и его педагоги».

Он восхищался творческой мощью человека. Есть у него стихотворение «Творцы дорог». Сразу не поймёшь, что рассказано здесь о заключённом, о том времени, когда Заболоцкий как «политически неблагонадёжный», отбывал трудовую повинность, прежде испытав пытки, издевательства следователей и их пособников. Он едва не лишился рассудка. Но выдержал всё, не стал клеветником и доносчиком. Человек, не теряющий человеческого достоинства, — свободен, и свободу отнять у него можно только вместе с жизнью.

Истинная свобода — духовная. Её никогда не терял Заболоцкий. Она пронизывает его произведения. Подневольный — по воле судьбы — рабочий с лопатой, рядовой строитель дороги видит и слышит то, что недоступно «вольным» бездельникам:

Есть хор цветов, не уловимый ухом.

Концерт тюльпанов и квартет лилей.

Быть может, только бабочкам и мухам

Он слышен ночью посреди полей.

В такую ночь соперница лазурей,

Вся сопка дышит, звуками полна,

И тварь земная музыкальной бурей

До глубины души потрясена.

Это не прелестная идиллия. Сюда, в тайгу, врубились люди с аммоналом, экскаваторами, кирками:

Нас ветер бил с Амура и Амгуни,

Трубил нам лось, и волк нам выл вослед,

Но всё, что здесь до нас лежало втуне,

Мы подняли и вынесли на свет.

В стране, где кедрам светят метеоры,

Где молится берёзам бурундук,

Мы отворили заступами горы

И на восток пробились и на юг.

Да, много человек «наломал дров», много нанёс незаживающих ран природе, искалечил и замусорил мир вокруг себя. И всё-таки он — великий творец (хотя, увы, творящий слишком много неразумного). А тому, кто приучен, как мышка, отсиживаться в норке или шмыгать только по хоженым-ухоженным тропкам:

Не дорогой ты шёл, а обочиной,

Не нашёл ты пути своего,

Осторожный, всю жизнь озабоченный.

Неизвестно, во имя чего.

Автор был профессионально знаком с медициной. В 1920 году 17-летним юношей он прибыл из Уржума в Москву и поступил на медицинский факультет университета. Выбор был определён соображениями физиологическими: медикам давали паёк с ежедневным фунтом хлеба.

По душевной склонности Николай Заболоцкий учился ещё и на историко-филологическом факультете. Вернее, пытался посещать два учебных заведения. Однако паёк приходилось отрабатывать всерьёз… Впрочем, трудности жизни никогда не пугали и даже, вроде бы, не огорчали поэта — он был выше этого.

Как вспоминал друг его юности М. Касьянов, Москва стала для Заболоцкого первым поэтическим университетом. Они по вечерам посещали театры, Политехнический музей, где проходили поэтические вечера, частенько сиживали в кафе поэтов. Однажды спускались в толпе по ступеням Политехнического. Рядом с ними двигался Маяковский, с триумфом прочитавший свою поэму «150000000». В толчее Владимир Владимирович наступил на ногу Касьянову. Николай воскликнул: «Миша, береги свою стопу! На ней печать гения! А ещё лучше, сдай её в музей».

Как знать, возможно, московская буйная, полуголодная, бесшабашная юность раскрепостила в Николае Заболоцком задатки юмориста и сатирика. Ведь по складу своего строгого характера и обстоятельного ума он более всего склонен был к философским размышлениям. А тут — и озорство, и философизмы, доведённые до абсурда. Так, обращаясь к своему другу, Николаю Степанову, он пишет «Похвальное слово о Колином телосложении», где буддийский «пуп мудрости», предмет созерцания, превращается в нечто грандиозное.