Когда кого-то называют словом «раблезианец», мы сразу представляем себе не в меру упитанного насмешника, который любит со вкусом поесть, хорошо выпить и закусить, покуражиться, крепко выразиться, устремиться за любой юбкой — словом, полнокровного человека, ни в чем себе не отказывающего. Вглядимся в портрет Франсуа Рабле. Разве он похож на «раблезианца»? Ничуть. Да и портрет этот взят из солидного собрания «Портретов многих знаменитых людей, живших во Франции с 1500 года по настоящее время» (издание 1601 года). Кстати, портрет Рабле помещен не среди писателей, а в разделе знаменитых врачей.
До того как стать «знаменитым врачом», Рабле тоже был не менее серьезным господином — сначала монахом, затем священником. «Скомпрометировали» имя этого уважаемого человека Гаргантюа и его сын Пантагрюэль, именно их «неумеренное жизненное поведение» наполнило определенным смыслом слово «раблезианец», поскольку Рабле явил миру и отца и сына в своей знаменитой книге «Гаргантюа и Пантагрюэль».
Рабле — это загадка. Разгадать ее пытались многие. Приведем несколько авторитетных суждений соотечественников писателя, чтобы показать диапазон «проблемы».
«Маро и Рабле совершили непростительный грех, запятнав свои сочинения непристойностью, — писал Лабрюйер в книге „Характеры или нравы нынешнего века" (1688). — Они оба обладали таким прирожденным талантом, что легко могли бы обойтись без нее, даже угождая тем, кому смешное в книге дороже, чем высокое. Особенно трудно понять Рабле… его произведение — неразрешимая загадка. Оно подобно химере — женщине с прекрасным лицом, но с ногами и хвостом змеи или еще более безобразного животного: это чудовищное сплетение высокой утонченной морали и грязного порока. Там, где Рабле дурен, он переходит за пределы дурного, это какая-то гнусная снедь для черни; там, где хорош, он превосходен и бесподобен, он становится изысканнейшим из возможных блюд».
Для Вольтера, далеко не пуританина, Рабле тем не менее был только первый из буффонов (шутов), презираемый всей нацией.
Шатобриан выдвигал идею о гениях-матерях, которые рождают и вскармливают всех великих писателей своего народа. Он полагал, что таких гениев-матерей всего пять-шесть во всей мировой литературе. В их числе он называл Рабле — рядом с Гомером, Шекспиром и Данте. Рабле, считал Шатобриан, создал всю французскую литературу, как Гомер — греческую и римскую, Шекспир — английскую, Данте — итальянскую.
Спорящие между собой суждения и по сей день «вопрос о Рабле» оставляют открытым, а если четыре с половиной века книга Рабле не дает о себе забыть — она заставляет назвать ее великой.
Франсуа Рабле родился в 1494 году в небольшом городке Шиноне, расположенном в цветущей долине реки Луары. Отец его был землевладельцем и местным адвокатом, сыном зажиточного крестьянина (по другим версиям отец Рабле являлся владельцем небольшого кабачка или аптекарем). Известно, что мать Франсуа умерла рано.
В 1510 году Рабле поступил во францисканский монастырь в Пуату и до 1525 года был монахом, затем перешел в бенедиктинский монастырь, где принял сан священника. В эти годы он изучает латынь, древнегреческий язык, начинает переписку с главой французского гуманизма и советником короля Гильомом Бюде, увлекается естественными науками и медициной. Все эти далеко не монашеские занятия вызывали неудовольствие духовных иерархов. В 1527 году Рабле испросил себе разрешение посетить Париж и в монастырь больше не вернулся.
Франсуа Рабле начинает свои странствия по университетским городам Франции в погоне за знаниями, что было характерно для того времени. Чтобы представить круг интересов человека эпохи Возрождения и общее умонастроение, приведем фрагмент из письма Гаргантюа к его сыну Пантагрюэлю, который, подобно Рабле, отправился в странствия. Отец, после бурно проведенной молодости добравшийся наконец до мудрой старости, наставляет сына: «Ныне науки восстановлены, возрождены языки: греческий, не зная которого человек не имеет права считать себя ученым, еврейский, халдейский, латинский. Ныне в ходу изящное и исправное тиснение (имеется в виду книгопечатание. — Л.К.), изобретенное в мое время по внушению Бога, тогда как пушки были выдуманы по наущению дьявола. Всюду мы видим ученых людей, образованнейших наставников, обширнейшие книгохранилища, так что, на мой взгляд, даже во времена Платона, Цицерона и Папиниана было труднее учиться, нежели теперь, и скоро для тех, кто не понаторел в Минервиной школе мудрости, все дороги будут закрыты. Ныне разбойники, палачи, проходимцы и конюхи более образованны, нежели в мое время доктора наук и проповедники. Да что говорить! Женщины и девушки — и те стремятся к знанию, этому источнику славы, этой манне небесной. Даже я на старости лет принужден заниматься греческим языком… и вот теперь, ожидая того часа, когда Господу будет угодно, чтобы я покинул землю и предстал перед Ним, я с наслаждением читаю Moralia Плутарха („Этические сочинения". — Л.К.), прекрасные Диалоги Платона, Павсаниевы Описания и Афинеевы Древности. Вот почему, сын мой, я заклинаю тебя употребить свою молодость на усовершенствование в науках и добродетелях…»
Заметим, что слова Гаргантюа об изучении им на старости лет древнегреческого языка, а также более чем почтительное упоминание мыслителей и писателей Древней Греции и Древнего Рима, не случайны. Эпоха Возрождения открыла для себя античную культуру и восхитилась ею. Именно благодаря этому увлечению, а также книгопечатанию многие образцы античного искусства и науки не затерялись в веках и дошли до нашего времени, а ведь могли быть уничтожены во времена средневековья, которое презирало античный культ полноты жизни. Это же поклонение людей Возрождения античной культуре привело и к самым фантастическим теориям. Где-то в семидесятых годах XX века ходил по рукам трактат некоего молодого историка, выдвинувшего сенсационную гипотезу, будто вся античность сочинена в эпоху Возрождения. Впрочем, это можно расценивать лишь как попытку обратить на себя внимание, нежели как правдоподобную версию.
Вернемся к Франсуа Рабле, которого мы оставили в тот момент, когда он снял монашескую рясу и отправился в мирское странствие.
Рабле изучал право в Пуатье, медицину в Монпелье, где получил степень бакалавра (1530), а затем и доктора медицины (1537). В это время он завязывает переписку с Эразмом Роттердамским, автором знаменитой книги «Похвала Глупости», выступает с лекциями на темы медицины, в которых следует доктринам Гиппократа и Галена. Эти занятия побудили его взяться за перо. В 1532 году Рабле издал «Афоризмы» Гиппократа со своими комментариями, а в следующем году появилось его первое оригинальное произведение «Ужасающие и устрашающие деяния и подвиги знаменитейшего Пантагрюэля», подписанное псевдонимом Алькофрибас Назье (Alcofribas Nasier — анаграмма его имени).
Вдохновила Рабле на это сочинение народная книга под названием «Великие и неоценимые хроники о великом и огромном великане Гаргантюа». Судя по его замечанию о том, что этой книги «в два месяца было продано столько, сколько не купят Библий за девять лет», она пользовалась огромной популярностью.
«Великие и неоценимые хроники…» — фольклорная книга, содержащая сатиру на фантастику и авантюрных героев из старых рыцарских романов. Своего «Пантагрюэля» Франсуа Рабле задумал как продолжение этой книги. Однако его стилизация наивного народного эпоса по мере повествования об «ужасающих деяниях» Пантагрюэля вскоре стала перемежаться ироничными авторскими комментариями по поводу рассказываемых событий, и книга получилась вполне авторской.
В 1534 году Франсуа Рабле побывал в Риме вместе с посольством короля Франциска I, в которое входил епископ Жан дю Белле, а Рабле состоял при нем врачом. Поездка обогатила его новыми впечатлениями, он посетил Флоренцию, возможно, другие города. Вернувшись на родину, в том же году Рабле издал еще одну часть своей книги — «Повесть о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля» — под тем же псевдонимом. Эта книга свидетельствует, что кругозор автора явно расширился и повествование разнообразилось новыми темами. «Преужасная жизнь великого Гаргантюа» стала первой частью эпоса Рабле, а «Пантагрюэль» — второй.
В этих книгах поведана история великана Гаргантюа, чьим отцом был великан-король Грангузье, и его сына Пантагрюэля. Король поручил воспитание Гаргантюа схоластам и богословам, то есть людям старой культуры, и все обучение сводилось к зубрежке без усвоения смысла наук. Тогда король поручает воспитание своего наследника гуманистам, полагающим, что воспитание должно быть жизнерадостным и соединять умственное и физическое развитие.
Такая завязка основного смысла романа дает возможность Рабле высказать свои идеалы, выражающие общие идеалы эпохи Возрождения: раскрепощение личности — «ибо между телом и духом существует согласие нерушимое», отрицание аскетизма — в религии, науке, искусстве, политике, быту, а также «глубокая и несокрушимая жизнерадостность, перед которой все преходящее бессильно».
Гаргантюа отправляется продолжать образование в Париж, где усвоенные новые идеи позволяют ему вести весьма нескучный образ жизни, что во второй части с исполинским размахом продолжит его сын Пантагрюэль. Два ведущих лейтмотива жизни этих «всежаждущих» натур — вино и знания — открывали автору безграничный простор для создания немыслимых комических положений и безудержных дионисийских картин.
Третья книга романа вышла только через двенадцать лет — в 1545 году, и подписана была уже настоящим именем автора. Полное ее название выглядит так: «Третья книга героических деяний и речений доброго Пантагрюэля, сочинение мэтра Франсуа Рабле, доктора медицины». Для сравнения приведем полное название первой части «Повесть о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля, некогда сочиненная магистром Алькофрибасом Назье, извлекателем квинтэссенции».
Третья книга романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» вышла в опасный политический момент и могла стоить Рабле жизни. К тому же он посвятил ее «духу королевы Наваррской», написавшей озорную книгу — вслед за Боккаччо — «Гептамерон», которая считалась скандальной. Король Франциск I, прежде лояльно относившийся к новым общественным веяниям, в 1545 году находился в самом разгаре борьбы с лютеранством, в котором видел угрозу официальному католицизму, а значит, государственности. «Все эти новые секты, — говорил он, — стремятся гораздо более к разрушению государства, чем к назиданию душ». Началось преследование еретиков. Сорбонна (богословский коллеж в 1257–1554 годах), пытавшаяся запретить и первые книги Рабле, от чего их спасал покровительствующий писателю епископ Жан дю Белле, начала преследовать романиста.
После того как в 1546 году закончил на костре свою жизнь друг и единомышленник Рабле Этьен Доле, писатель решил больше не испытывать судьбу. При поддержке епископа Жана дю Белле Рабле покинул пределы Франции, а в 1547 году вместе с дю Белле, который к тому времени стал кардиналом, уехал в Италию и вернулся лишь в 1549 году, когда обстановка во Франции смягчилась.
В замке дю Белле Рабле дописал свою Четвертую книгу, после чего кардинал назначил его на место кюре в Медоне близ Парижа, что не требовало исполнения обязанностей священника, но защищало от преследований. Этот период оставил легенды о шутовских выходках «медонского кюре», бытовавшие на протяжении почти четырех веков, однако новейшие исследователи решительно их отвергли. А жаль. Согласитесь, трудно поверить в то, что человек, ведущий безукоризненную жизнь аскета, мог обладать столь богатой фантазией, которой хватило на четыре книги похождений его «всежаждущих» героев. К тому же маленькие слабости всегда очеловечивают образ.
В 1552 году Четвертая книга была подвергнута парижским парламентом судебному рассмотрению, и Рабле грозила тюрьма, от которой его спасла смерть. Франсуа Рабле ушел из жизни в Париже, по предположениям — в апреле 1553 года. Вышедшая посмертно Пятая книга романа «Гаргантюа и Пантагрюэль», как считают исследователи, вряд ли принадлежит перу Рабле. Предполагают, что она создана неизвестным автором, который мог использовать оставшиеся после кончины писателя наброски.
Франсуа Рабле считают «мужем единой книги», но за этой книгой закрепилась высокая репутация энциклопедии французского Возрождения и собрания народной мудрости. «Рабле собирал мудрость в народной стихии старинных провинциальных наречий, поговорок, пословиц, школьных фарсов, из уст дураков и шутов, — писал французский историк Мишле. — Но, преломляясь через это шутовство, раскрывается во всем своем величии гений века и его пророческая сила».
До России «озорник» Рабле добрался только в начале XX века. Первая попытка перевода на русский язык романа «Гаргантюа и Пантагрюэль», весьма неудачная, была сделана в 1901 году, и лишь в 1961-м перевод Н. М. Любимова смог дать объективное представление об этой мудрой и веселой, интеллектуальной и «хулиганской» книге. Она же стала основой для исследования природы смеха и народной смеховой культуры в замечательном труде Михаила Бахтина «Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса».
Когда кого-то называют словом «раблезианец», мы сразу представляем себе не в меру упитанного насмешника, который любит со вкусом поесть, хорошо выпить и закусить, покуражиться, крепко выразиться, устремиться за любой юбкой — словом, полнокровного человека, ни в чем себе не отказывающего. Вглядимся в портрет Франсуа Рабле. Разве он похож на «раблезианца»? Ничуть. Да и портрет этот взят из солидного собрания «Портретов многих знаменитых людей, живших во Франции с 1500 года по настоящее время» (издание 1601 года). Кстати, портрет Рабле помещен не среди писателей, а в разделе знаменитых врачей.