Деятельность Веры Федоровны Комиссаржевской — яркая страница в истории русского театра. Она играла на сцене недолго — только 18 лет, но по силе ее воздействия на студенческую молодежь и интеллигенцию современники сравнивали ее с М. Н. Ермоловой. Она создала свой театр, открывшийся в 1904 году — театр, реализовавший ее беспокойное дарование, ее представления об искусстве.
Комиссаржевскую любили не только как актрису, но и как личность. Несмотря на все ее блуждания, она всегда оставалась предельно искренней, ее жизнь и искусство всегда имели большой общественный резонанс. Вокруг ее деятельности постоянно возникала полемика, но многие художественные группировки начала XX века хотели бы ее видеть в среде своих сторонников. Но у нее был свой путь — путь личности, утверждавший в искусстве образ гармоничного человека, готового бороться за свой идеал.
Вера Федоровна Комиссаржевская родилась 27 октября 1864 года в творческой семье. Ее отцом был известный певец Федор Петрович Комиссаржевский, ее матерью — прекрасная певица и музыкант Мария Николаевна Шульгина. Постоянный интерес к искусству, общая высокая культура в семье, преклонение перед русской классикой — все это рано вошло в ее жизнь. А отец постоянно ее наставлял в том, что она должна раз и навсегда сделать выбор — или решиться на „вкусный пирог с начинкой" (то есть подчинить себя простому жизненному преуспеванию), или „служить чистому идеалу". Она выбрала идеал, гармонию и красоту. Образование она получила хаотичное — ее все время переводили в разные учебные заведения. Она любила наблюдать за теми репетициями, что отец проводил дома. Вера Комиссаржевская и сама любила создавать детские домашние спектакли. Но семейное благополучие было разрушено — отец с матерью расстались и девочка жила у отца. Вскоре Ф. П. Комиссаржевский уезжает за границу, а для дочери наступает период кочевой жизни. То она живет в Петербурге со своей воспитательницей А. П. Репниной, то в Вильно у матери, то в деревне у тетки. Частая оторванность от близких формировала неуравновешенный характер и страстное желание найти опору в жизни, найти свою любовь и привязанность. Она выходит замуж за художника графа Муравьева и дарит ему всю свою верную любовь, но развязка ее ошеломила — она узнала об обмане мужа, пережила большую душевную драму, и, поселившись у матери, на шесть лет удалилась от какой-либо активной жизни.
Сцена стала ее спасением, ее выходом и надеждой, ее преодолением горя и страданий. Она берет уроки у отца и ездит по провинции с оперными номерами. Но драма привлекала ее больше. Комиссаржевская выступает в любительских спектаклях, а ее участие в спектакле „Плоды просвещения" Толстого в Обществе искусства и литературы было замечено всеми. На этом спектакле состоялась важнейшая из ее творческих встреч — со Станиславским — актером и режиссером. Решение Комиссаржевской стать драматической актрисой теперь уже окончательно вызрело, несмотря на то, что она приближалась к тридцатилетнему рубежу и, казалось бы, было уже поздно начинать артистическую карьеру.
Осенью 1893 года она поступает профессиональной актрисой в труппу Н. Н. Синельникова в Новочеркасске. Это была одна из лучших русских антреприз, но условия работы у Синельникова были каторжные: играли по два спектакля в день, а между ними — репетиции. Но особый талант Комиссаржевской был сразу замечен, и после гастролей по России ее пригласили в антрепризу К. Н. Незлобина. Ее талант развернулся стремительно, ее известность утвердилась мгновенно — редкий пример на театре. Публику пленил тембр ее голоса, изящная грация, стремительность и переменчивость движения всей ее натуры, обаяние ее личности, которое было видно в любой роли. Комиссаржевская играла так, что всякая новая роль для нее была ее собственной жизнью. И это было главным. За несколько лет было сыграно 90 ролей! После виленских сезонов у Незлобина она получает приглашение от дирекции императорских театров — ей дают место в труппе прославленного Александрийского театра. Виленские зрители прощались с актрисой со слезами. Последний спектакль „Бесприданница" Островского завершился бесконечными аплодисментами и вызовами актрисы. Ее провожала публика до самого дома, бросая ей под ноги цветы.
Наступила новая пора — на Александрийскую сцену Комиссаржевская переносит несколько уже сыгранных ею ролей. Но она принесла в театр совершенно новые ноты, неожиданную для него тревогу, необычное беспокойство ее темперамента, что, с одной стороны, тут же сформировало ее горячих поклонников в публике, а с другой стороны, стало ясно, что сама спокойная атмосфера Александринки совсем не та, которую искала актриса. Но она сыграла здесь 50 ролей — очень разных по жанру и характеру. Однако свои любимые роли Комиссаржевская играла по два-три раза в сезон, что приводило к ощущению разрыва между своими возможностями и тем, что предоставлял ей репертуар театра. Ее стремление к ярким, масштабным образам, повествующим о крушениях и взлетах женской души, сливалось с образом Нины Заречной в чеховской „Чайке". Но первый спектакль 1896 года был на редкость неудачен. Актеры Александринки не знали как играть непривычную для них новую драматургию, в том числе и Чехова. И только одна Комиссаржевская, по словам самого Чехова, правильно понимала его. Она вела роль интеллигентно, тонко, но и при этом с большим психологическим развитием. Она передавала зрителям затаенную боль как итог судьбы актрисы Нины Заречной. Столь же масштабно, ярко и трагично сыграла Комиссаржевская Ларису в „Бесприданнице". Этот спектакль стал крупнейшим театральным и общественным явлением. С ним в творчество В. Ф. Комиссаржевской вошла тема бескомпромиссности, ответственности и тревожной совести.
Комиссаржевская в 1902 году (после шести лет пребывания в труппе) покидает Александрийский театр — несмотря на внешний успех, она не видела себе в нем места в будущем. Она не хотела играть в пьесах второсортных драматургов второсортные роли. Она желала больших ролей, которые бы позволяли ей говорить с современниками о современности.
Еще во время пребывания в Александринке Комиссаржевская часто гастролировала по провинции, утоляя свой творческий голод. А большая часть заработанных ею денег предназначалась для будущего театра. Это должен был быть такой театр, который позволил бы ей „сказать свое слово". Она видела его „следующим за всеми новым течениями европейских литератур и искусства, но не отрывающимся притом от классического репертуара, от родной литературы и жизни". Открытие Драматического театра В. Ф. Комиссаржевской состоялось в Петербурге, в здании „Пассажа", осенью 1904 года. Это был канун революции 1905 года. Театр Комиссаржевской сразу же оказался связанным с общественными страстями и брожениями. Совсем нельзя сказать, что Комиссаржевская исповедовала какую-либо партийную революционность. Но так сложилась ее личная жизнь и творческая судьба, что ее антибуржуазность, стремительность, желания преобразований жизни были всем очевидны. И было много зрителей, разделяющих такое романтическое бунтарство.
Комиссаржевская объединила вокруг своего театра молодых драматургов. И в этой новой драматургии, с ее активной социальностью, она нашла те вопросы, которые волновали и ее — о свободе человека. В это время было принято среди творческой интеллигенции отчасти фрондировать своим народолюбием и искать новую эстетику бунтарского плана. В это время были приняты бесконечные концерты и спектакли в пользу „нуждающихся и гонимых". Комиссаржевская принимает самое горячее участие в организации таких концертов! кроме того, по причине деятельного характера и бескомпромиссной совестливости она считала необходимым прямо участвовать в митингах, заседаниях. В 1905 году Комиссаржевская требовала отмены спектаклей, а на общем собрании труппы было решено отдать однодневное жалованье в пользу центрального забастовочного комитета. В концертах она читает в это время „Песню о Соколе" М. Горького. Концерты же устраивались в поддержку бастующих рабочих. Конечно, Вера Федоровна знала, кому она помогает, но при этом вряд ли можно настаивать, что ее „революционность" совпадала, например, с революционностью А. Коллонтай, оставившей свои воспоминания об актрисе. Так, говорит Коллонтай, однажды Комиссаржевская устроила в Баку „благотворительный концерт" по высочайшим ценам на квартире у начальника жандармов, а сбор от концерта пошел на создание подпольной типографии, которую Л. Б. Красин поехал покупать за границу. А через ее артистическую уборную революционеры передавали нелегальную литературу. Согласилась бы актриса „творить благо", зная о конечных целях казавшихся ей „настоящими" бунтарей. Скорее, можно говорить, что революционеры ее использовали в своих целях — использовали жар ее души, артистическое вдохновенное представление о „лучшей жизни", которое было лишено реальных очертаний. В любом случае, вся та студенческая молодежь, которая боготворила Комиссаржевскую, была точно так же романтически наэлектризована бунтарством.
В своем театре Комиссаржевская, прежде всего, ориентировалась на писателей, группировавшихся вокруг издательства „Знание" и Максима Горького. В театре ставят „Дачников" Горького, которые через двадцать представлений были закрыты по цензурным соображениям и, очевидно, еще и потому, что в чрезвычайно хаотичной общественной ситуации, когда все вокруг кипело и бурлило, сам спектакль стал своего рода демонстрацией, расколовшей надвое зрительный зал. Цензура внимательно следила за репертуаром Драматического театра В. Ф. Комиссаржевской, что было вполне оправдано, но не вызывало восторга в самом театре. Были запрещены спектакли „Ткачи" Гауптмана, „Голод" Юшкевича, „Заговор Фиеско в Генуе" Шиллера и другие. Но при всем при том Комиссаржевская осуществила свою мечту — у нее был свой театр, в котором она бралась за любые роли, если того требовала ситуация. Творческим кумиром для него оставался Московский Художественный, с его „школой переживания".
В эти годы в репертуар театра входят „Дети солнца" и „Дачники" М. Горького, „Чайка" и „Дядя Ваня" Чехова, „Таланты и поклонники", „Бесприданница" Островского, а также пьесы Найденова и Ибсена („„Кукольный дом", „Строитель Сольнес"). Весь репертуар подтверждал самое серьезное отношение к жизни и человеку актрисы Комиссаржевской, ее собственную, как и создаваемых ей героинь, бескомпромиссность. Но притом ее ибсеновские, например, героини (и Нора, и Гильда) были и вполне задушевны, и довольно сердечны. Она играла не философские символы, как часто ставили Ибсена, но живых и реальных людей. Она была сторонницей „душевного реализма" на сцене. Все та же тема нравственной бескомпромиссности и непримиримости звучала в ее героинях из пьес Островского — в Негиной и Ларисе. И Чехов, и Горький давали ей возможность играть свою тоску по лучшей жизни и свое требование этой лучшей свободной жизни. При закрытии первого сезона студенческая молодежь на чествовании театра преподнесла Комиссаржевской адрес, в котором она была названа „артисткой-художницей, женщиной и гражданкой".
Но любой театр не может ставить одни шедевры драматургии, их гораздо меньше, чем других пьес, написанных современниками или считающихся в театрах „ходовыми". Драматический театр Комиссаржевской тоже ставил далеко не всегда одну классику и образцовую драму. Революционная буря была угашена, и общественные чувства уже те же самые спектакли если и вызывали, то делали их значительно менее ярко окрашенными. Принято считать, что угасание революционности привело Комиссаржевскую к творческой трагедии и тупику. Видимо, все же более корректным будет сказать, что она слишком сильно зависела от времени, слишком обостренно-нервически чувствовала современность, а потому некоторая растерянность и „спад" были естественны. Комиссаржевская, по-прежнему стремившаяся сохранить самостоятельность и независимость в своем деле, сосредоточилась на ином репертуаре, который в то время тоже полагался вполне „оппозиционным" и вполне новым. Сама Комиссаржевская говорит об этом времени так: „Я шла вместе с временем, вместе с нашей литературой". А „наша литература" этого периода — это расцвет символизма. Символизм предлагал свой путь „избавления от мещанства" и дурно-пахнущей буржуазности.
В 1906 году Драматический театр В. Ф. Комиссаржевской переезжает в новое здание — из „Пассажа" в театр на Офицерской. Теперь в театре ставят Ибсена и Гамсуна, Метерлинка и Пшибышевского, Гофмансталя, Уайльда, Ведекинда, Л. Андреева, Сологуба, Блока. При театре Комиссаржевская организует „Субботы", на которых поэты-символисты и драматурги читали свои произведения, а репетиционный зал, где все это свершалось, украшали работами художников. Сохранилось вполне яркое свидетельство этих символистских бдений: „На ложе, приготовленном будто для Венеры или царицы Клеопатры, полулежал седой человек, медлительным, старческим голосом, как архимандрит, возглашал обращение к Алкесте". И когда после этого выступления поэта Сологуба ясно и нежно пела Комиссаржевская, то явное противоречие между ними удивляло и даже пугало присутствующих. Однако Вера Федоровна как настоящая искренняя актриса, увлекшись символизмом, не могла уже играть в своей прежней манере, что она прекрасно понимала. Символистский театр требовал иной актерской манеры. Комиссаржевская искренне отдалась новым поискам символистского театра — она вся была порыв и мятеж, вся как натянутая до предела струна, со страстью в голосе и страстью ожидания „чего-то особенного" во взоре.
В театр был приглашен В. Э. Мейерхольд на должность режиссера. Начинавший у Станиславского, он резко разорвал с театром и с психологическим направлением в искусстве, отдавшись поискам символистского театра. Но его режиссура, его приемы работы с актером были глубоко чужды таланту Комиссаржевской. Мейерхольд, как и многие тогда, полагал, что драма символизма должна исключительно вскрывать мистицизм и потусторонность вещей, событий. А слово имеет в этом театре второразрядное значение. В это время в театре многие деятели громко кричали свое „долой!": долой быт („смерть быту!"), долой психологию (она должна быть условной), долой современность — вместо нее следовало вернуться „к истинно-театральным эпохам". Вообще ни живой человек, чем всегда был силен русский театр, ни живая естественная психология режиссеру Мейерхольду не были нужны. А вместе с их ненужностью и сама Комиссаржевская с ее талантом была непригодна, „второстепенна".
Комиссаржевская же, напротив, поверив в теорию условного театра, как и другие актеры, старалась ее освоить, но была в спектаклях только его „элементом". Сама человеческая природа актера использовалась сугубо для того, чтобы показать „власть судьбы" над человеком, той судьбы, что превращает его в игрушку и обрекает на неизбежную гибель. Режиссер учил, что совсем не важно, что герои говорят друг другу — зрители должны лишь уловить „ритм однозвучно падающих слов", а сами слова должны тут же позабыть. Кроме того, в символистском театре Мейерхольда воплощался принцип „неподвижности" — то есть все должно быть лишено внутренней жизни, все должно быть медленным, застывшим, неживым. Так, в спектакле „Пелеас и Мелисанда" Метерлинка Комиссаржевская „двигалась и жестикулировала как кукла, свой дивный, редкий по богатству тонов, по музыкальному тембру голос заменив не то птичьим щебетанием, не то ребячьими писклявыми тонами". В другом ибсеновском спектакле, подчиняясь режиссерскому решению, она играла „холодную зеленую женщину" с ужасными недобрыми глазами и натянутым ровным голосом, который был неприятен самой актрисе.
Но как ни старалась подлаживаться к такой режиссуре Комиссаржевская, все ее творческое актерское нутро находилось в глубочайшем противоречии с таким пониманием роли актера. Иногда, правда, ей удавалось согревать свои роли подлинным прежним теплом, и тогда ей снова казалось, что они с Мейерхольдом смотрят на театр одинаково. Но долго так продолжаться не могло. Вера Федоровна пишет Мейерхольду письмо, где прямо говорит о том, что путь, по которому он ведет ее театр — это путь тупика. И по этому пути она идти не может („путь этот ваш, но не мой"). Актриса предлагает Мейерхольду покинуть театр. Письмо было зачитано на общем собрании труппы, в нем сообщалось об окончательном разрыве с Мейерхольдом (1907), а также были сделаны пояснения. Актриса не признавала театра „марионеток", в который превращались актеры в спектаклях Мейерхольда, актриса не признавала его методы — „скульптурный", „живописный", всюду актер у него превращался в нечто другое, нежели то, что он есть — то в скульптуру, то в фигуру полотна и т. д.
Но такого рода борьба в театре всегда страшно тягостна, и Вера Федоровна вышла из нее измученной и израненной. Но и расставшись с Мейерхольдом, она, конечно же, не могла в один день изменить весь репертуар театра. Но как жить дальше? Что ставить? Комиссаржевской снова приходится все решать заново. Теперь режиссурой занимается ее брат Ф. Ф. Комиссаржевский и Н. Н. Евреинов которые так же, как и Мейерхольд, ближе в этот период к принципам условного театра. Ставится еще одна мистическая стилизация Ремизова „Бесовское действо", в котором она не принимает участия, но пропускает постановку. Снова трагический надлом судьбы. Комиссаржевская едет в гастрольную поездку в Америку, рассчитывая получить деньги для новых замыслов в своем театре. Но в Америке, по рассказам ее брата, Комиссаржевскую ждали новые испытания: ее почему-то (или это было специально кем-то задумано?) называли графиней Муравьевой (по мужу, с которым так мучительно она расставалась), писали о ее богатствах, бриллиантах и мехах. Гастроли проходили во время политического и экономического кризиса в Америке, к тому же они проходили в аристократическом районе, среди все той же атмосферы роскошной буржуазности, которую так ненавидела актриса. Конечно, у нее был успех в кругах интеллигентной публики, и отдельные настоящие критики разглядели в ней большую актрису, но… все же Америку Комиссаржевская покидала с горечью, заявив в последнем интервью, что „американцам чуждо искусство и что им нужны только зрительные восприятия" (американские газеты писали, что какая же она актриса, если не надевает бриллиантов, ходит в простых платьях, играет без золоченой мебели на сцене).
Вернувшись на Родину, она восстанавливает деятельность своего театра и приходит в отчаяние от качества и уровня современное репертуара. Репертуар ее театра тоже лишается какой-либо определенной линии. Она сама по-прежнему играет роскошно и отменно сильно, но время это воспринимает как время театрального кризиса и измельчания театра. В поисках прежнего величия Комиссаржевская берет в репертуар старые пьесы с романтической окраской — „Праматерь" Грильпарцера и „Юдифь" Геббеля. Но это репертуар для узкого круга, а не для того широкого своего зрителя, ради которого актриса всегда работала. Она вновь возвращается к старым ролям, и вновь каждый ее выход на сцену сопровождается восторженными откликами. Но Комиссаржевская не была удовлетворена положением дел в своем театре и закрыла его в 1908 году. Она предпринимает большие гастроли со своей труппой по России и Европе. Во время гастролей Комиссаржевская принимает решение уйти из театра, объясняя в письме к труппе следующее: „Я ухожу потому, что театр — в той форме, в какой он существует сейчас, — перестал мне казаться нужным, и путь, которым я шла в поисках новых форм, перестал мне казаться верным" (15 ноября 1909 года). За столь категоричным решением — отказ от театра — стояло столь же категоричное идеальное утверждение высокий значимости театрального искусства. И если время, дух эпохи, не позволяли ей создать такой театр, каким она его видела, то ей казалось более честным отказаться от него вообще. Но актриса хотела на собранные от гастролей средства создать свою театральную школу, чтобы там воспитать гармоничного человека-актера, умеющего ценить и понимать прекрасное. Она не хотела учить лицедейству, она хотела воспитывать человека творящего. Конечно, это был идеализм, но без этого идеализма мы бы очень многое в искусстве потеряли.
Вера Федоровна Комиссаржевская умерла рано, очень рано. И очень неожиданно. Это была последняя поездка в Ташкент, где она заразилась черной оспой. Она ухаживала за заболевшими актрисами и заразилась сама. Свой последний спектакль 26 января 1910 года она играла в большом жару. Играла юную и наивную героиню. Это были последние аплодисменты. 10 февраля 1910 года ее не стало. Она была великой актрисой и любимой актрисой — на всем пути от Ташкента до Петербурга гроб с ее телом встречали огромные толпы. В день прибытия ее тела в Петербург было остановлено всякое движение на пути у многотысячной траурной процессии. Ее провожали в последний путь ученые и писатели, знаменитые актеры и студенты, рабочие и городские обыватели. Она соединила всех. Она служила им своим талантом. „Обетованной весной" назвал ее Александр Блок.
Деятельность Веры Федоровны Комиссаржевской — яркая страница в истории русского театра. Она играла на сцене недолго — только 18 лет, но по силе ее воздействия на студенческую молодежь и интеллигенцию современники сравнивали ее с М. Н. Ермоловой. Она создала свой театр, открывшийся в 1904 году — театр, реализовавший ее беспокойное дарование, ее представления об искусстве.