 Гении слишком редко рождаются и воспитываются во дворцах. Это полезно помнить тем, кто предполагает, будто «порода», родовитость и благоприятные жизненные условия имеют какое-то значение для появления таланта. Физические силы крепнут от напряженных действий, упражнений, труда, а вовсе не от безделья. То же относится к силам духовным, интеллектуальным. Они растут по мере преодоления трудностей. Это и отличает гения. Один из убедительных тому примеров — жизнь и творчество Иоганна Фридриха Шиллера. Родился он в карликовом германском Вюртембергском княжестве в семье герцогского садовника, прежде побывавшего солдатом, военнопленным, дезертиром, фельдшером. С детства Фридрих отличался верностью в дружбе, пылким характером и гордым своевольным нравом; бесстрашно выступал против несправедливости. После окончания латинской школы был определен в военное училище. где прошел жестокое испытание муштрой и строгой дисциплиной, за нарушение которой доводилось ему испробовать розг.
С 1780 года Шиллер служил лекарем в Штутгартском гренадерском полку. Врачевал он плохо, зато вдохновенно писал пьесу «Разбойники» и обдумывал новые сочинения. (Заметим, что с тринадцати лет он принимался писать поэмы и трагедии, восхваляющие героев и бичующие тиранов.) Через год он анонимно печатает ее за свой счет в 800 экземплярах. Пьеса имела успех, и ее поставил Ман-геймский театр. На премьеру автор приехал тайком. Его потряс эффект, произведенный на зрителей его творением в исполнении отличных актеров: «Партер походил на дом умалишенных... горящие глаза, сжатые кулаки, топот, хриплые возгласы! Незнакомцы с плачем бросались друг другу в объятия... Казалось, в этом хаосе рождается новое мировоззрение...»
Конечно же новое мировоззрение не рождается в бурных порывах чувств, которые отражали общее духовное напряжение в романтический и революционный период. Публика не обращала внимания на странности, наивность, а то и нелепость сюжетных перипетий, когда 80 разбойников окружают в лесу полуторатысячную армию и одерживают победу, а их атаман подобен лучшим героям античности и является воплощением ума и благородства. Зритель видел то, что желал увидеть — величие человеческой личности; слышал обличительные реплики, которые хотел бы сам произнести: о продажном советнике, торгующем чинами и должностями; о министре, который «всплыл на крови обобранных сирот»; о графе, выигравшем у бедняка тяжбу благодаря подлости адвоката.
Окрыленный первым успехом, Шиллер принялся за новую драму, избрав исторический сюжет, понятный из ее названия: «Заговор Фи-еско в Генуе» (о герое, возглавившем в 1547 году мятеж простив тирана). На эту идею натолкнуло его высказывание Жана Жака Руссо о сильном и возвышенном характере графа Фиеско де Лаваньи. Вспоминая о великом французском мыслителе, умершем четырьмя годами раньше, Шиллер восклицал:
Язвы мира век не заживали:
Встарь был мрак — и мудрых убивали,
Нынче свет, а меньше ль палачей?
Пал Сократ от рук невежд суровых,
Пал Руссо — но от рабов Христовых,
За порыв создать из них людей.
Досталось от него и «Дурным монархам» (другое стихотворение этого времени):
Прячьте же свой срам и злые страсти
Под порфирой королевской власти,
Но страшитесь голоса певца!
Издав — опять же за свой счет, хотя и при помощи друзей — цикл стихов, в которые вошли и приведенные выше, Шиллер умножил не только число своих недругов, но и долгов. Тем более что вдобавок опубликовал «Разбойников» под собственным именем, изобразив на титуле рассвирепевшего льва с подписью внизу: «На тиранов!». Явный призыв к революции нашел отклик во Франции, где Шиллер получил Почетный диплом Гражданина Республики. Однако реакция герцога, у которого служил Иоганн Фридрих, была иной. Он запретил молодому литератору что-либо писать, кроме медицинских трактатов, угрожая тюрьмой. Но разве мог согласиться с этим тот, кто вложил в уста благородного разбойника Карла Мора слова: «О, как мне становится гадок этот чернильный век, когда я читаю у Плутарха о великих людях... Священная искра Прометея выгорела. . И вот люди заползали, как крысы по палице Геркулеса.. »
Впрочем, автор не вступил в бой с тираном, а предпочел бежать из Штутгарта. Писательское бунтарство некоторым просвещенным вельможам казалось спичкой, которую шаловливый ребенок подносит к бочке с порохом Так, через год после смерти Шиллера Гёте, находясь на водах в Карлсбаде (ныне Карловы Вары, Чехия), записал в дневнике высказывание князя Путятина: будь он на месте Господа Бога и предвидя, что Шиллер напишет такую пьесу, как «Разбойники», то отказался бы от сотворения мира. Шутка русского барина не учитывала важное обстоятельство: после Великой французской революции 1789 года Шиллер ужаснулся начавшемуся в стране террору (по его словам — «разгул вражды и черной мести и пиршество пороков злых»). Однако все это было позже, а в 1782 году ему пришлось некоторое время скитаться, затем удалось устроиться штатным драматургом и заведующим репертуаром Мангеймского театра.
Поначалу его «Фиеско» потерпел — да простится каламбур — фиаско, зато имела успех драма «Коварство и любовь». Впрочем, и «Фиеско» был поставлен; стала крылатой реплика злодея, наемного убийцы из пьесы — «мавр сделал свое дело, мавр может уйти». С удивительным для молодого человека мастерством Шиллер разворачивал захватывающие интриги, которые держали в напряжении зал, показывая столкновения сильных человеческих чувств в наивысшем проявление — отрицательных и положительных. Напрашивается сравнение с усилением разноименных электрических зарядов, приводящем к вспышке. Но дело, пожалуй, не столько в искусстве драматурга, постигшего тонкости своего ремесла, сколько в личности автора, его искренних и сильных чувствах, которые передавались зрителям...
После «Коварства и любви» Шиллер продолжал писать исторические драмы, мало считаясь с тем, как все происходило в реальности. Яркий пример — «Дон Карлос», где главный герой — испанский инфант XVI века — человек недалекий и непорядочный — выведен. . Впрочем, предоставим слово автору пьесы: «Он должен был обладать мягким, доброжелательным сердцем, восторженным стремлением ко всему великому и прекрасному, нежностью, стойкостью, самоотверженным величием...» Подобная характеристика более всего свойственна самому драматургу и отражает его желания («должен быть»), идеалы и замысел, а вовсе не действительность. То же относится к образу рыцаря без страха и упрека — маркиза Позы, который обращается к безжалостному Филиппу II с пылкой речью, призывая деспота быть образцом святости, предоставить гражданам свободу мысли, права человека... (так и хочется добавить лозунг Французской революции: свобода, равенство и братство!).
Ясно, что ничего подобного быть не могло. Автор это понимал, да и большинство зрителей тоже. Исторические драмы Шиллера были актуальными, выражали происходящий в Западной Европе период «бури и натиска». Он завершал эпоху Просвящения бурным кипением общественной мысли, революциями и войнами. Молодой поэт, сочиняя в сущности не драмы, а трагедии, переживая немалые трудности, пылкую влюбленность и жестокие разочарования, не терял радости бытия, уверенности в счастливом будущем, любви к людям.
В 1785 году он пишет «Песнь радости» (редчайшая тема в поэзии): «Обнимитесь, миллионы! Слейтесь в радости одной!» В 1823 году другой немецкий гений — Людвиг ван Бетховен использовал эти стихи в заключительной части своей 9-й симфонии, «Патетической». С годами жизнь брала свое. Ему захотелось всерьез заняться историей. Он стал писать соответствующие очерки, и в 1788 году был принят профессором истории в Йенский университет под ликование студентов, ибо его слава как драматурга гремела в Европе. Однако профессия преподавателя оказалась для него слишком скучной. Сравнительно быстро аудитория на его лекциях стала пустеть, что сказывалось и на жаловании, зависящем от посещаемости. Ему пришлось тратить немалые усилия для того, чтобы зарабатывать на жизнь литературным трудом. Тем более что в феврале 1790 года он женился.
«Брак этот, — писала его биограф М В. Ватсон, — основанный не на страсти и пламенной любви, а на нежной, сердечной симпатии, развивавшейся мало-помалу, оказался очень счастливым». «Страсть улетучивается, любовь остается», — говорил сам поэт. Женитьбой кончается весь романтизм Шиллера. Возможно, точнее сказать, что его романтизм теряет революционный яростный порыв, и не столько из-за семейной идиллии, сколько от понимания трагедий — не сценических, а реальных — с которыми сопряжены социальные бури. Ведь завершилась Великая французская революция, казнившая «законного» короля, коронованием «узурпатора» Наполеона I, захватническими войнами и установлением господства буржуазии.
Шиллер пишет в 1799 году «Песнь о колоколе», воспевая романтику труда, незримо сплачивающего общество. В дружном, пламенном стремленьи Труд все руки братски слил, И цветет союз в движеньи Проявленьем общих сил... Он уже не призывает к мятежу, а предлагает поручать дело социального переустройства тем, кто способен сделать это продуманно, деловито и спокойно, в отличие от страшной народной стихии:
Разбить лишь мастер может форму
Рукою мудрой в должный срок.
Но горе, если сам из горну
Прорвется пламенный поток!
Поэт раскрывает аллегорию:
Где буйных сил кипит восстанье,
Там гибнет каждое созданье;
Где самовольствует народ,
Там время бедствий настает.
Беда стране, в которой пламя
Скопится в недрах городов,
Где чернь, подняв восстанья знамя,
С себя сбивает груз оков.
Спору нет, надо своевременно и мудро проводить реформы, облегчающие жизнь народа, не доводя его до отчаяния. Конечно же так рассуждает человек, понимающий по старинке историю как поле столкновений правителей и полководцев, выдающихся личностей, социальной и духовной элиты. Но можно ли не учитывать мощные стихийные движения народных масс, у которых — своя правда, свои счеты с жизнью и с теми, кто делает ее невыносимой? Беда, что этого не желают замечать те, кто благоденствуют за счет народа, одновременно унижая и обкрадывая его. Шиллер верит в силу слова, убеждения, разума, в добрую волю людей. Он бьет в набат и призывает:
Друзья! Скорей В один кружок сольемся с ликованьем
И окрестим наш колокол названьем
СОГЛАСИЕ, для счастия людей...
Кому-то это покажется наивным, далеким от суетной и жестокой действительности. Однако без таких душевных порывов, без высоких идеалов и устремленности к ним, общество превращается в стадо — сытых или голодных скотов в зависимости от обстоятельств места и времени, да от проницательности хозяев.
...В статье «Кризис индивидуализма» (1905) русский поэт и культуролог Вячеслав Иванов провел единую линию от Дон Кихота и Гамлета, показывающих трагедию личности, к тому «...чье творчество уже намечает исход (или возврат) из героического обособления в хоровую соборность духовной свободы», — зачинателю действ всенародных Шиллеру. «Сервантес, Шекспир, Шиллер — вот звездное сочетание на нашем горизонте: пусть разгадают астрологи духа!» Сейчас, в начале XXI века, разгадывать подобные знамения, глядя в прошлое, а не будущее, нетрудно. Ведь благородные призывы и надежды на всеобщее согласие, скрепленное трудом и братской любовью, со всей определенностью не оправдались.
Как бы мы ни располагали на небосводе духовной культуры созвездия гениев, земные дела вершатся по своим законам И это осознал к концу своей жизни Шиллер, нашедший философское отдохновение в обществе мудрецов — Гёте, Гердера... Он размышляет о недостижимой, как мечта, юной и прекрасной поре античности (какой она видится романтику) в стихотворении «Боги Греции»:
Светлый мир! о, где ты?
Как чудесен был природы радостный расцвет.
Поэт печалится по тому времени, когда люди воспринимали природу как чудо, восхищаясь ее красотой и гармонией, отзвуки которой наполняли их души. Но взгляд человека становился все более хищным, алчущим благ материальных, и все изменилось:
Без любви к виновнику творенья,
Как часы, не оживлен и сир,
Рабски лишь закону тяготенья
Обезбожен служит мир...
Боги улетели в область сказки,
Унося туда же за собой
Все величье, всю красу, все краски,
А у нас остался звук пустой..
И вновь — преувеличение, ибо слово его вовсе не было звуком пустым. Просто были тщетны надежды, что глаголом можно не только «жечь сердца людей», но и пробуждать твердые убеждения, непоколебимую веру в истину и благородство. Для Шиллера понятие красоты включало очень многое: и нравственность, и познание, и предназначение человека на Земле. Этому он посвятил очерк «О прелести и достоинстве». Верно отметил в книге «Поэт-философ (Шиллер)» публицист В.Е. Романовский: «Трактуя философскую тему, он всегда остается поэтом, и фантастические образы заменяют у него сухой анализ... Если в своей поэзии он является философом, то и, наоборот, он и в философии остается поэтом».
То же относится «к «Письмам об эстетическом воспитании человечества» (их Шиллер адресовал наследнику датского престола в благодарность за назначенную пенсию). В них утверждается: «Красота спасет мир». Только она способна проложить «путь из государства нужды в царство свободы». Он продолжает писать драмы, воспевая героев, подвижников, борцов за свободу и человеческое достоинство: «Орлеанская дева», «Мария Стюарт», «Вильгельм Телль», трилогию «Валленштейн». И все-таки его романтические порывы начинают угасать.
Искусствовед Г.В Якушева пишет: «Идеалист Шиллер вообще начинает с ужасом чувствовать, что его раздражают и утомляют люди. Конечно, это и прогрессирующая болезнь — чахотка, след долгих испытаний и лишений, это и страх потерять для творчества немногие оставшиеся годы. Но это и другое — та максималистская нетерпимость возвышенно-требовательной души, о которой впоследствии вспоминал Гёте, сам гораздо более снисходительный к окружающим».
«Больной талант» — так оценит Шиллера в XX веке его великий соотечественник Томас Манн и противопоставит создателя «Разбойников» «здоровому» таланту — Гете, проведя линии, продолженные вслед за ним многими: от Шиллера — к Достоевскому, от Гёте — к Толстому. И тут будет нащупан самый нерв гения Шиллера: идеалистически-восторженное представление о должном в жизни и постоянные страдания от его несоответствия тому, что есть — в то время как Гёте всегда воспринимал людей более трезво и спокойно, без особых иллюзий, но без особых огорчений. За два года до смерти он пишет стихотворение «Пилигрим», словно оглядываясь на прожитые годы и вспоминая то время, когда внутренний голос внушал ему:
Ты увидишь храм чудесный,
Ты в святилище войдешь,
Там в нетленности небесной
Все земное обретешь.
А земная жизнь идет своим чередом. Поэта увлекают обманчивые миражи, он уповает на будущее, стремится соединить действительность с прекрасным идеалом. Но проходит время, мечты остаются мечтами, не воплощаясь в реальность. Остается с грустью признать: И во веки надо мною Не сольется, как поднесь, Небо светлое с землею, «Там» не будет вечно «здесь». Возможно, на взгляды Шиллера в последние годы оказали влияние возраст, болезнь и умиротворяющее мировоззрение Гёте (в герцогской усыпальнице в Веймаре гробницы их покоятся рядом).
Шиллер смиренно признал, что юношеское стремление перестроить мир остается в области мечтаний. Хотя его романтические произведения продолжали находить отзвук в поэтических душах, а несоответствие идеалов с действительностью пробуждало яростный протест (так было у Байрона, Гейне, Лермонтова и многих других). Наконец, отметим, что Шиллер предвидел наступление периода «бури и натиска» в познании природы, вспышку научного творчества в XIX начале XX века. Он верил:
Что здесь встречает нас, как красота земная,
То встретит некогда как истина сама.
Увы, и в этом случае творческие бескорыстные порывы искателей истины сменились бескрылой утилитарностью, погоней за выгодой, губительной, по убеждению поэта, для духовной культуры. И уже приходится спасать красоту от уродства творимого людьми мира. |
