В 1836
году, незадолго до смерти, Пушкин опубликовал в 3-м томе своего журнала
«Современник» шестнадцать «Стихотворений, присланных из Германии» — так была
озаглавлена первая публикация никому еще не известного поэта, скрытая за
инициалами Ф Т. По существу, Пушкин передавал эстафету достойному представителю
следующего поколения подвижников и радетелей русской культуры, с именем
которого связано превращение философской лирики в мощную струю отечественной
поэзии
Шестнадцать жемчужин, отобранных Пушкиным, до сих пор сияют в ожерелье
русской поэтической классики Здесь и хрестоматийные «Вешние воды», и
афористичные строки «Счастлив, кто посетил свой мир в его минуты роковые », и
любимое стихотворение Льва Толстого «Silentmm» («Молчание»):
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои.
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи, —
Любуйся ими — и молчи.
Наконец,
здесь же — невероятный по своей философско-провидческой глубине космистский
шедевр, где Вселенная уподобляется Гераклитову Огню — в его пламени рождаются
миры, частицы, существа и мысли:
Как океан объемлет шар земной.
Земная жизнь кругом объята снами;
Настала ночь — и звучными волнами
Стихия бьет о берег свой <...>
Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины, —
И мы плывем, пылающею бездной
Со
всех сторон окружены.
Тютчев —
самый философичный поэт XIX века. Его космизм всеобъемлющ и вместе с тем не
носит какого-то назидательного характера, порой он просто читается между строк
или просвечивает в ненавязчивых вопросах. Тютчев с понятным сожалением
лирика-философа писал о тех, кому недоступно понимание живой души природы, кому
недоступны «языки неземные», на которых говорит одушевленный и неодушевленный
мир. Поэт достигает удивительного эффекта проникновения в душу Вселенной именно
потому, что видит ее отражение, более того, — частицу в собственной душе.
С
одухотворенностью природных стихий сливаются и смятение, и волнение, и восторг
Тютчева — отчего оживают явления природы и звучат их невидимые голоса. Ночной
ветер превращается в страстного собеседника, устремленного к «миру души ночной»
в его двойственном выражении: как души поэта, так и души ночи. И та, и другая —
«с беспредельным жаждет слиться». И тотчас же раздается космистское
предостережение поэта:
О, бурь заснувших не буди —
Под ними хаос шевелится!
И роль собеседника делает его равным любым
природным стихиям — от огневых зарниц, которые «как демоны глухонемые, ведут
беседу меж собой», до беспредельного мира «в его минуты роковые». Тютчев всегда
находит такие образы и словесные пути, которые превращают лирического героя в
соучастника мировых свершений и приближают душу читателя — через видение поэта
— к звездным высотам:
Душа хотела б быть звездой,
Но не тогда, как с неба полуночи
Сии светила, как живые очи,
Глядят на сонный мир земной,
-Но днем, когда, сокрытые как дымом
Палящих солнечных лучей,
Они, как божества, горят светлей
В эфире чистом и незримом.
Более
того, Тютчев именует человека родовым наследником, по существу потомком «ночной
и неразгаданной бездны». По Тютчеву, природа и история неразделимы, и первая
объем-лет и поглощает вторую вместе с людьми. Раздумья у курганов, которые лишь
и сохранились «от жизни той, что бушевала здесь», приводят поэта к
пессимистическому выводу:
Природа знать не знает о былом,
Ей
чужды наши призрачные годы, И перед ней мы смутно сознаем Себя самих — лишь
грезою природы.
Последняя строка бездонна по своей философской глубине! Воистину
платоновский или неоплатонистский образ! Мы, живые люди, со всеми нашими
страстями и страстишками, — всего лишь тени, сны, грезы Матери-природы. Природа
во всем ее многообразии — «не бездушный лик», она одушевлена:
В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть
любовь, в ней есть язык...
Такой
подход вполне вписывается в общую линию развития русского космизма. Те же, кто
не понимают этой простой истины, — «живут в сем мире, как впотьмах»:
Для них и солнцы, знать, не дышат,
И жизни нет в морских волнах.
Лучи к ним в душу не сходили,
Весна в груди их не цвела,
При них леса не говорили,
И ночь в звездах нема была!
В
философской лирике Тютчева одушевленная природа во всей ее беспредельности и
неисчерпаемых проявлениях наделяется воистину человеческими страстями.
Человеческие черты проступают и у ночной космической бездны, распахнутой перед
каждым из нас:
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами —
Вот отчего нам ночь страшна!
Подобно
человеку, природа диалектически соединяет в себе взаимоисключающие качества —
добро и зло, правду и ложь, угрозу и доброту. И как в человеческой душе, в
природе верх стараются взять разумные светлые силы. Так Солнце преодолевает
(«деля — соединяет») кажущуюся вражду запада и востока. Подобным же образом
соединены на основе единого творческого начала разумные потенции души и природы
(естества). В любом случае беспредельная космическая бездна природы первична по
отношению к человеку, она — альфа и омега его существования:
Поочередно всех своих детей, Свершающих свой
подвиг бесполезный, Она равно приветствует своей Всепоглощающей и миротворной
бездной.
Тютчевская Вселенная не просто бестелесно одухотворен на — она имеет
сердце, очи, голос. И все это «там» — в беспредельных просторах Космоса
немедленно отзывается «тут» — в сердце самого поэта. Иначе его философия просто
немыслима. «Всеобъемлющее море» безличной природы, симфония красок, теней и
света, озарения души и сердца — все это различные ипостаси некой единой
реальности, и одно немыслимо без другого. Поэтому даже интимнейшие стихи,
связанные с тайной и последней любовью поэта, написаны в «космической
кодировке» — на языке света:
<...> Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, любви вечерней!
Полнеба охватила тень,
Лишь там, на западе, бродит сиянье, —
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись, очарованье.
Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность...
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство и безнадежность.
Без Тютчева золотой век русской поэзии был бы
не столь золотым. Золото неизбежно оказалось бы более тусклым...
