«Мосфильм», 1964 г. Сценарий Ю. Нагибина.
Режиссёр А. Салтыков. Оператор В. Николаев. Художник С. Ушаков. Композитор А.
Холминов. В ролях: М. Ульянов, И. Лапиков, Н. Мордюкова, А. Дубов, В.
Владимирова, В. Этуш, В. Невинный, Н. Парфёнов и др.
Смелый, беспощадно правдивый киносценарий Юрия Нагибина
«Трудный путь» был опубликован до появления созданного по нему фильма.
Писатель, давно связанный с кино, впервые создал оригинальный сценарий. Образ
председателя Трубникова был выписан во всей его сложности и во всех драмах и
конфликтах. Картина разорённой войной деревни была изображена писателем с болью
и гневом. Однако произведение в своём литературном варианте замечено не было, и
ничто не предсказывало того всенародного потрясения, которое вызвал фильм с
Михаилом Ульяновым в главной роли.
…Егор Трубников
приходит в родную деревню Коньково весенней ночью 1947 года. Приходит после
недавней демобилизации из армии. Всю войну сражался он на фронте, потерял в
боях руку.
Чем же так поразил
ульяновский председатель, малоприметный на первый взгляд мужичок, однорукий
инвалид?
В Трубникове чистота
побуждений, самоотверженность служения людям сочетаются с чертами отнюдь не
идеальными. Председатель подчас действует круто, самовластно, бывает и груб и
резок. Но он сумел поднять людей, и в них пробудилась уверенность, что своими
руками можно сделать все.
Работа над созданием
образа Трубникова шла непросто. 6 августа 1963 года Михаил Ульянов записывает в
своём дневнике: «Приступил к работе. Роль Трубникова — секрет за семью замками.
Темперамент; необычный взгляд на жизнь, оптимизм, настырность, железная воля,
неожиданность, нахрап, несгибаемость характера — все надо искать. Все для меня
задачи».
Съёмки начались 13
августа. Через девять дней в дневнике Ульянова появляется запись: «Вроде я даже
где‑то начинаю ощущать его, мерещится он мне понемногу». И тут же приписка:
«Нашёл фото Орловского (знаменитый председатель одного из колхозов). Глаза у
него маленькие, цепкие, недобрые. Глаза человека, знающего себе цену». 27
августа: «Где‑то нужно, чтобы Егор показал кукиш, где‑то свистнул озорно, по‑разбойничьи,
где‑то кого‑то передразнил. Предельная свобода в движениях, мимике, интонациях.
И ещё раз серьёз и ирония. Серьёз и вдруг неожиданная выходка».
Ульянов все ближе
подходит к сути образа. Наконец в его тетради появляются такие строки: «Сегодня
подумал, что ведь надо играть большого, крупного человека, вроде маршала
Жукова. Будет ли такой сильный, большой человек кричать, хвататься за грудки,
как это у нас сделано, как я сыграл некоторые куски? Правда, Егор — совершенно
особенный характер, своеобразный, но через это своеобразие он должен выглядеть
человечиной, как Жуков, Дикий, Довженко. Не слишком ли я увлекаюсь характером
Егора?»
Позже Ульянов
говорил, что образ председателя прозвучал ещё и потому, что ему приходилось
работать с такими настоящими российскими артистами, какими являются Нонна
Мордюкова и Иван Лапиков. «Они не давали мне врать, а если я где‑то и врал, то
мгновенно чувствовал отношение к этому моих чудесных партнёров».
Много лет проработал
Иван Лапиков в Волгоградском драматическом театре, где его и высмотрел
ассистент Салтыкова, когда ездил по городам и весям в поисках нужного типажа.
Счастливая находка!
Лапиков создал образ
антипода Егора Трубникова — его брата Семена, крестьянина‑единоличника. Семён
привык надеяться только на себя и всю жизнь трудится от зари до зари. У него
изба, хозяйство, дети, жена (её с удивительной достоверностью сыграла Н.
Мордюкова).
Встречал ли Лапиков
таких людей, как его герой Семён? Артист ответил примерно так: «Хоть и
проработал в театре больше двадцати лет, а от деревни не отрывался и таких, как
Семён, видал‑перевидал. Семён — работяга, он всю жизнь не покладает рук, чтобы
прокормить ораву ребятишек. Но трудности существования отняли у него веру в
справедливость, в необходимость колхоза… Когда Семён решает уйти из колхоза,
это не только свидетельство его поражения в споре с братом, не только
проявление бессильной злобы, но и в известном смысле проигрыш Егора Трубникова
в борьбе его за человека… В нашей деревне, помню, был тоже председатель,
похожий на Егора, крутой, беспощадный. Дело при нём сначала резко пошло в гору,
но процентов двадцать людей при этом перешли в соседний колхоз».
Сергей Аполлинариевич
Герасимов был совершенно потрясён глубинной правдой характера, сыгранного
Иваном Лапиковым. Такого же мнения был и Михаил Ульянов: «Не представляю себе
на месте Лапикова другого актёра, до такой степени он достоверен: высокий,
костлявый, чуть сутулый, как бы согнувшийся под тяжестью жизни, с сухим, тощим
крестьянским лицом, с длинным носом. С этой его походкой, лениво‑степенной, как
и его манерой жить, он был неразличим среди крестьян, особенно если ещё и не
побреется».
Фильм богат и другими
актёрскими удачами. Это и жена Семена в исполнении Н. Мордюковой, и Калоев — В.
Этуш, и молодожён Маркушев — В. Невинный, и Полина Коршикова — В. Владимирова,
и Клягин — Н. Парфёнов…
Надо отдать должное
молодому режиссёру А. Салтыкову (это его первая самостоятельная постановка),
который вместе с оператором Николаевым правдиво и достоверно воссоздал облик
деревни тех лет. Невозможно забыть душераздирающие кадры — женщины, вместе с
коровами впрягшиеся в плуг, надрываясь, движутся по пашне…
Одна из сильнейших
драматических сцен фильма — драка братьев на покосе. Заметив, что Семён косит
траву для своей коровы на колхозном участке, Егор требует прекратить
самовольство и вернуть накошенное колхозу. Но Семён идёт на него с косой. И
начинается драка не на жизнь, а на смерть. Михаил Ульянов и Иван Лапиков играют
эпизод с такой истовостью, на таком темпераменте, что зритель может
содрогнуться от ожидания реальной беды.
«Трудная сцена,
конечно, была драка братьев, — подтверждает Иван Лапиков. — Было
снято девять дублей… по необходимости. Просто больше снять было нельзя, потому
что меня положили в больницу. Я бы никогда не посмел обвинить в этом Ульянова.
Иначе было нельзя. Это решающий момент, жестокий, трудный, его нельзя было
снимать деликатно. К тому же сцена игралась в совершенно бешеном ритме, так что
о безопасности труда говорить не приходилось. Таково уж искусство, такова наша
работа…»
Любопытно, что на
съёмках «Председателя» Ульянов с Лапиковым крепко подружились. Им доставляло
удовольствие беседовать на самые разнообразные темы — от рыбалки (Лапиков был
заядлый рыбак) до космоса.
Ключевая сцена фильма
— собрание колхозников, на котором секретарь райкома собирается снять Егора
Трубникова, а народ оказывает своему председателю доверие и поддержку.
Трубников, как клятву, произносит искренне прочувствованные слова: «Будем, как
говорится… насмерть… вместе — до коммунизма!»
Во время сдачи фильма
киночиновники приказали сделать значительные купюры, особенно во второй серии.
Но даже после цензурных сокращений фильм опасались выпускать на экраны.
29 декабря 1964 года
всё же назначили премьеру фильма в Москве. И в самый последний момент…
отменили. Юрий Нагибин по этому поводу пишет: «В день премьеры, даже в самый
час, её, картину, опять запретили; мы выступали перед зрителями в кинотеатре
„Россия", а по всей Москве сдирали афиши с лицом Ульянова, сдёргивали натянутые
между домами плакаты, извещавшие о выходе фильма, рушили фанерные рекламные
стенды…»
«Председатель» вышел
на широкий экран в 1965 году. За первые три недели проката картину просмотрело
в Москве три миллиона двести тысяч зрителей, в Ленинграде — более двух
миллионов, в Киеве — полтора миллиона. По всем стране — волна общественных
обсуждений. Острая полемика о фильме в печати… Самые горячие споры вызвал противоречивый
образ Трубникова.
В 1966 году
«Председатель» удостоился Ленинской премии. Михаил Ульянов вспоминает: «Премию
мне присудили с перевесом в один голос. Это было не художественное ристалище, а
политическая схватка. О „Председателе" говорили, что это очернение советской
действительности, нападки на КПСС. Запланированную на 29 декабря 1964 года
премьеру фильма отменили. Картина вполне могла попасть на полку и благополучно
пролежать там не одно десятилетие в компании с другими запрещёнными лентами. „Председатель"
чудом уловил последнее дыхание оттепели, мы вскочили на подножку последнего
вагона и успели показать на экране правду, а не лубочную жизнь. Это тогда
воспринималось как суперсмелость. После нас лет двадцать никто не мог позволить
себе ничего подобного».
