 Русский советский
режиссёр, основатель и руководитель Камерного театра. Спектакли: «Фамира
Кифаред» (1916), «Саломея» (1917), «Федра» (1922), «Любовь под вязами» (1926),
«Оптимистическая трагедия» (1933), «Мадам Бовари» (1940), «Чайка» (1944), «Без вины
виноватые» (1944) и др.
Александр Яковлевич
Корнблит (Таиров) родился 24 июня (6 июля) 1885 года в городе Ромны Полтавской
губернии в семье учителя. Его первые театральные впечатления связаны со
спектаклями братьев Адельнейм — трагиков, разъезжавших по российской провинции.
Таиров начал играть в любительских спектаклях.
После окончания гимназии
Александр поступает на юридический факультет Киевского университета.
В эти годы он
непосредственно столкнулся с провинциальным театром, играя на сцене и наблюдая
игру хороших провинциальных актёров. В сезоне 1906–1907 годов Таиров выступал
уже в театре Комиссаржевской. Здесь, в спектаклях Мейерхольда, он познакомился
с мастерством авторской режиссуры, однако отверг раз и навсегда эстетику
условного театра. Затем — Передвижной театр «мхатовца» П.П. Гайдебурова,
Петербургский Новый драматический театр. Уже в Передвижном театре Таиров
выступает как режиссёр. Однако неколебимая рутина Нового театра, прибавившись к
прежним театральным разочарованиям, послужила катализатором для решения Таирова
порвать с театром.
В 1913 году он заканчивает
юридический факультет Петербургского университета и вступает в московскую
адвокатуру. Таирову кажется, что он разочаровался в театре. Но когда появляется
К.А. Марджанов с его фантастической затеей Свободного театра, который должен
был сочетать трагедию и оперетту, драму и фарс, оперу и пантомиму — Таиров
принимает предложение войти в этот театр режиссёром.
Именно поставленные
Таировым пантомима «Покрывало Пьеретты» Шницлера и китайская сказка «Жёлтая
кофта» принесли известность Свободному театру и оказались неожиданными,
интересными открытиями. В этих спектаклях Таиров провозгласил «театрализацию
театра» и выдвинул принцип «эмоционального жеста» взамен жеста изобразительного
или житейски достоверного.
Премьера «Покрывала
Пьеретты» состоялась 4 ноября 1913 года. Таиров, конечно, угадал в настроениях
времени, в сюжете, в молодой двадцатичетырёхлетней актрисе со звучным именем
Алиса Коонен. Надменный фатализм, порыв и излом, волнение неоставленных надежд…
Всё это было в его первом спектакле на сцене Свободного театра.
А 25 декабря 1914 года
Таиров открыл в Москве новый театр — Камерный, ставший для молодого поколения
1910–1920 годов символом нового искусства.
Конечно, Таирову
благоприятствовали обстоятельства. Он не забудет их перечислить: преданные
актёры-единомышленники, верные друзья, отличное помещение — особняк XVIII века
на Тверском бульваре, доставшиеся почти чудом деньги. Но этого было бы мало,
если бы не вера Таирова, если бы не его смелость, если бы, наконец, не его
любовь к Алисе Коонен, воплощавшей на сцене совершенно особый тип (быть может,
Коонен — единственная трагическая актриса советского театра). Камерный театр
был воздвигнут во имя этой любви. Режиссёр и актриса заключили брак в 1914
году. Театр забрал у них всё, не оставив места ни для детей, ни для особо
дружеских привязанностей.
1914 год. Идёт Первая
мировая война. А Таиров репетирует драму древнеиндийского классика Калидасы
«Сакунтала». Что подвигло его выбрать именно эту пьесу? Вероятно, его любовь к
Востоку, прекрасный перевод К. Бальмонта, выигрышная роль для Коонен, степные и
бухарские картины Павла Кузнецова, понравившиеся Таирову на выставке «Мир
искусства» изысканной простотой линий и красок.
В настроениях тогдашнего
времени преобладал пессимизм. Таиров же утверждал на сцене возможность другого,
прекрасного мира, в котором господствуют красота, мудрость, полнота духовной
жизни.
Поначалу Таиров вынужден
был показывать более десятка премьер за сезон. Но одна тенденция выступила
сразу же: он расчищал и освобождал пространство сцены. Он стремился к созданию
трёхмерного сценического пространства как единственно соответствующего
трёхмерному телу актёра. В этом режиссёру помогала художник Александра Экстер.
Декорации решались ею в стиле кубизма.
Этот замысел, в частности,
воплощал спектакль «Фамира Кифаред». Пирамиды, кубы, наклонные площадки, по
которым двигались актёры, создавали некий ассоциативный образ античной Греции.
Фамиру играл восточный красавец Николай Церетели, «высмотренный» Таировым в
гуще мхатовской массовки.
После «Фамиры» Таиров
обратился к «Саломее» Оскара Уайльда. Оформляя спектакль, Экстер кроме тканей
применила тонкие металлические каркасы, обручи, даже фанеру.
Впечатляющее описание
того, как Алиса Коонен играла Саломею, оставил Леонид Гроссман: «Но вот почти
сакраментальным жестом Саломея возносит руки к глазам в благоговении перед
представшим ей божеством. „Я влюблена в твоё тело", — молитвенно произносит
царевна, словно ослеплённая явлением Бога. И тут же, в смятении и ужасе, её
руки начинают извиваться, как змеи, готовые опутать и до смерти зажать в своих
кольцах намеченную жертву…»
В 1917 году Камерный театр
был изгнан из особняка на Тверском бульваре (нечем платить за аренду). Новое
помещение — актёрская биржа у Никитских ворот — мало подходило для показа
спектаклей. Тратились поистине титанические усилия, чтобы повысить температуру
на сцене и в зале с четырёх градусов хотя бы до шести…
Для открытия сезона
1919/20 годов на возвращённой Наркомпросом сцене Таиров выбрал старинную
мелодраму Э. Скриба «Адриенна Лекуврёр». Этот спектакль станет одним из самых
аншлаговых спектаклей столицы и продержится в репертуаре Камерного театра
вплоть до его закрытия. После 750-го представления французский писатель Жан-Ришар
Блок скажет, что Таиров и Коонен подняли мелодраму Скриба до уровня трагедии.
4 мая 1920 года в Камерном
театре состоялась ещё одна премьера — спектакля-каприччио по Э.А. Гофману
«Принцесса Брамбилла». «Смех живой и живая радость — вот такова задача спектакля…»
— объяснял режиссёр. Расточительно щедрое переплетение реальности и фантастики,
эксцентриады и гротеска, цирковых и акробатических номеров — это и было
созданное Таировым и художником Г. Якуловым царство «Принцессы Брамбиллы».
В 1922 году Таиров вместе
с Якуловым ставит ещё один жизнерадостный спектакль — «Жирофле-Жирофля» по
оперетте Лекока. Здесь присутствовал кордебалет, как положено в шоу, и,
конечно, «звёзды»: Коонен, сыгравшая, как и предписывало либретто, обеих
героинь, и Церетели — исполнитель роли одного из женихов. Таиров утверждал в
спектакле важнейшие эстетические принципы своего театра: здесь разрабатывалась
культура движения, культура слова, и, конечно же, в основе всего была
эмоциональная внутренняя наполненность.
Таиров считал, что первый
этап его исканий в Камерном театре заканчивается постановкой «Федры» Расина
(1922).
Множество сцен из этого
спектакля вошли в историю мирового театра. Легендой стал первый выход
Коонен-Федры: словно сламываясь под тяжестью своей гибельной страсти, она шла
очень медленно, и пурпурный плащ тянулся за ней, как огромный огненный след.
Премьеры 1922 года —
«Федра» и «Жирофле-Жирофля» поставили Камерный театр на небывалую высоту. Им
гордятся, в него водят иностранцев, его отправляют на гастроли за границу.
Празднование десятилетнего юбилея Камерного театра проводится в Большом театре.
Гастроли в 1923 и в 1925
годах во Франции и Германии запомнились многим. Славословие и брань в прессе;
подкупленные клакёры, не сумевшие сорвать «Федру», и ответственный приём,
устроенный эмигрантской элитой в честь актёров Камерного театра; восторги
Кокто, Пикассо, Леже… На Международной выставке в Париже в 1925 году Камерный
театр завоёвывает Большой приз. Таиров вернулся из поездки победителем.
«Ну какие они большевики,
— восклицал известный французский критик Альфред Деблин, — это буржуи на 200
процентов, художники, производящие предметы роскоши».
Он искал пути возрождения
классической трагедии, стремясь сделать её близкой современному зрителю. Он
отрицал ложноклассическую манеру исполнения трагедии, укоренившуюся и на
французской, и на русской сцене. Как вспоминала Алиса Коонен, Таиров хотел
представить царей и цариц из пьесы Расина обыкновенными людьми: «Не играйте
царей!» — повторял он на репетициях Церетели и Эггерту, игравшими Ипполита и
Тезея. Однако эти обыкновенные люди были одержимы гибельными страстями и
вовлечены в жестокую борьбу.
Наиболее полно замысел
Таирова воплощала Коонен-Федра. Трагическая сосредоточенность страсти, которую
невозможно утолить, составляла основное содержание этого образа.
В планах Таирова
по-прежнему на первом месте стоит задача создания современной трагедии. На этом
пути режиссёр несколько раз возвращался к «Грозе» Островского. Он всё меньше
увлекается внешней красотой и всё больше стремится постичь трагические основы
бытия.
В середине 1920-х годов
Таиров находит «своего» автора: это американский драматург О'Нил, полагавший,
что только трагедия способна выразить процессы современной жизни.
11 ноября 1926 года
состоялась премьера спектакля «Любовь под вязами», которому суждено было войти
в историю мирового театра.
Простой сюжет о'ниловской
драмы из жизни американских фермеров XIX века обладал для Таирова
многозначностью мифа: «Я считаю, что в этой пьесе О'Нил поднялся до больших
высот, воскресив в современной литературе лучшие традиции античной трагедии».
В спектакле была показана
история трагической любви мачехи (А. Коонен) к пасынку (Н. Церетели) и их
яростного соперничества из-за фермы. Максимум житейской убедительности,
максимум достоверности страстей — и минимум бытовых деталей.
В спектакле «Негр» по
пьесе О'Нила (1929) на сцене предстала история любви Эллы и негра Джима.
Коонен-Элла, проживающая в спектакле целую жизнь своей героини, от ребячливой
девчушки до страдающей безумной женщины, поднималась в исполнении до
трагических высот.
Примечательна реакция
самого О'Нила на спектакли «Негр» и «Любовь под вязами»: «Как велики были мои
восхищение и благодарность, когда я увидел ваши спектакли… Они полностью
передавали именно внутренний смысл моей работы. […] Театр творческой фантазии
был всегда моим идеалом. Камерный театр осуществил эту мечту».
Между тем современность
настойчиво требовала от театра создания спектакля, «созвучного революции», и
показа современного положительного героя.
Таиров переделывал, кроил
то роман С. Семёнова «Наталья Тарпова» (1929), то сценарий Н. Никитина «Линия
огня» (1931), то романтическую трагедию М. Кулиша «Патетическая соната» (1931),
то пьесу Л. Первомайского «Неизвестные солдаты» (1932). Но постановка этих
весьма несовершенных пьес была во многом вынужденной.
Встреча Камерного театра с
Всеволодом Вишневским была примечательна тем, что драматург и творческий
коллектив были очень близки в искусстве. И писатель, и театр стремились найти
монументальные, эпические, романтические формы сценического творчества.
«Оптимистическая трагедия»
Вишневского — это взволнованный рассказ о том, как анархический отряд моряков
под влиянием женщины-комиссара (А. Коонен) становится сплочённым революционным
полком.
«Вся эмоциональная, пластическая
и ритмическая линия постановки, — говорил Таиров, — должна быть построена на
своеобразной кривой, ведущей от отрицания к утверждению, от смерти к жизни, от
хаоса к гармонии, от анархии к сознательной дисциплине». Вершиной движения по
спирали ввысь становилась гибель Комиссара, озарённая победой её идеи. «Небо,
Земля, Человек» — краткий девиз к спектаклю, придуманный его художником В.
Рындиным, точно формулирует замысел Таирова. Спектакль говорил о победе
человеческого духа, прославлял человека и верил в него.
В премьере следующего
сезона — «Египетских ночах» Таиров задумал соединить в одном представлении
«Цезаря и Клеопатру» Бернарда Шоу, «Египетские ночи» Пушкина, «Антония и
Клеопатру» Шекспира. Рискованный эксперимент опирался главным образом на смелость
и актёрское честолюбие Коонен, которую давно манил образ великой египтянки.
Однако после этого
спектакля Камерный театр и в прессе, и в дискуссиях стали называть
формалистическим: так были восприняты философские обобщения Таирова,
говорившего о связи судьбы человека с судьбой эпохи.
Вслед за трагедией
«Египетские ночи» в театре была поставлена комическая опера А. Бородина
«Богатыри» (1936) с новым текстом Демьяна Бедного. Зрелище получилось яркое,
пёстрое, слегка стилизованное под палехские миниатюры. Вскоре последовали
обвинения в искажении исторического прошлого русского народа. Спектакль был
снят.
Критика обрушилась на
Камерный театр и его руководителя со всех сторон. Утверждалось, что в практике
театра была целая «система замаскированных вылазок против нашей партии,
советского строя и Октябрьской революции».
Работу над оперой
Прокофьева «Евгений Онегин» пришлось прекратить. В августе 1937 года волевым
решением были слиты воедино таировский Камерный театр и Реалистический театр
Охлопкова. Так продолжалось два года. В искусственно объединённой труппе царил
хаос.
В 1940 году появился ещё
один великий спектакль Таирова, где опять мощно зазвучало трагическое дарование
Алисы Коонен — «Мадам Бовари» по Флоберу. Режиссёр не инсценировал Флобера в
традиционном понимании — он вскрывал драматизм этого романа, всматриваясь в
самую глубину человеческой души.
Война застала театр на
гастролях в Ленинграде. Спешный отъезд в Москву. В начале сентября состоялась
премьера спектакля «Батальон идёт на Запад» Г. Мдивани.
Камерный театр только в
эвакуации на Балхаше и в Барнауле дал более 500 спектаклей. Среди премьер этого
периода — «Фронт» А. Корнейчука, «Небо Москвы» Г. Мдивани, «Пока не остановится
сердце» К. Паустовского, «Раскинулось море широко» и «У стен Ленинграда» Вс.
Вишневского.
В 1944 году в Камерном
театре шла «Чайка». Главным принципом постановки стали слова Чехова: «Не надо
театральности. Просто всё надо, совсем просто». Объясняя выбор пьесы, Таиров
говорил, что «Чайка» звучит «как сейчас созданная пьеса, показывая, как человек
побеждает всё и идёт в жизнь, ведь Нина Заречная будет большой актрисой.
„Чайка" — пьеса большой веры в человека, в его звезду, в его будущее, в его
возможности».
Режиссёр взял лишь
фрагменты чеховского текста. Актёры играли без грима — читали текст по ролям,
изредка меняя мизансцены на практически пустых подмостках. Речь «Чайки»
звучала, как музыка, сливаясь с мелодиями Чайковского.
Другой спектакль Таирова
1944 года, «Без вины виноватые», с помощью художника В. Рындина возвращал А.Н. Островскому
красочность, сладость и грусть старинного театра. «Что-то от одиночества
бодлеровского альбатроса было в этой кооненовской Кручининой, в её отрешённом
взгляде, устремлённом вдаль, поверх голов окружающих людей, в её движениях,
непроизвольно быстрых и резких, несоразмеренных с теми ритмами и темпами, в
которых двигалась толпа остальных персонажей», — напишет в дни премьеры Б.
Алперс.
Последние годы Камерного
театра были очень драматичны. В стране развернулась так называемая «борьба с
низкопоклонством перед Западом». Советская же драматургия 1940-х годов для
Таирова возможности особого выбора не представляла. К этому надо добавить
трудности, переживаемые внутри самого коллектива: плохие сборы, закрытие
актёрского училища при театре, обветшалое здание, требовавшее ремонта…
Конечно, Таиров боролся.
Спорил, отстаивал, ходил по инстанциям, признавался в ошибках. Ещё надеялся
спасти театр. Ему предстояли бесплодные поиски новых авторов и пьес. И ещё его
ждал пустоватый зал. И разброд за кулисами. И комиссии, обследующие состояние
дел в театре.
19 мая 1949 года
постановлением Комитета по делам искусств Таиров был уволен из Камерного
театра.
29 мая в последний
раздавали «Адриенну Лекуврёр». Алиса Коонен играла вдохновенно, самозабвенно.
«Театр, моё сердце не будет больше биться от волнения успеха. О, как я любила
театр… Искусство! И ничего от меня не останется, ничего, кроме воспоминаний…»
Последние слова Адриенны стали прощанием создателей Камерного театра со
зрителями.
После закрытия занавеса —
овации, крики благодарности, слёзы. Занавес давали несчётное количество раз, а
публика всё не расходилась. Наконец, по распоряжению Таирова опустили железный
занавес. Всё было кончено.
Комитет по делам искусств
перевёл Коонен и Таирова (как очередного режиссёра) в Театр имени Вахтангова.
Пробыли они там недолго: работы им не предлагали и не обещали в будущем.
Вскоре Таиров и Коонен
получили бумагу, где от имени правительства им выражалась благодарность за
многолетний труд и предлагалось перейти на «почётный отдых, на пенсию по
возрасту» (Таирову было тогда около 65-ти лет, Коонен — 59). Это был последний
удар, который пришлось перенести Александру Яковлевичу.
9 августа 1950 года
Камерный театр был переименован в Московский драматический театр имени А.С.
Пушкина и тем самым фактически ликвидирован.
В сентябре здоровье
Александра Яковлевича заметно ухудшилось. Таиров умер 25 сентября 1950 года в
больнице имени Соловьёва…
| 
