Во дни оны светская игра в
теннис представляла собой развлечение для благородных, тогда на площадке правили
изысканные манеры, и слова «отличный удар!» сопровождали всякий сколько-нибудь
сносный полет мяча. Это было время, когда сама игра значила много больше, чем
победа. В 1940 году в финале Форест-Хиллз Дон Макнейл победил Бобби Риггса в
пяти сетах, сдавая противнику очки, когда, по его мнению, у Риггса просто не
шла игра.
Мир спортивных манер и
этикета с тех пор утратил свою невинность, и теперь в нем властвует лозунг
«победа любой ценой» — если не считать тех немногих, кто еще помнит заветы
праотца Адама и не поддался уговорам торговца яблоками. Точную дату того
мгновения, когда хорошие манеры вышли из моды, установить трудновато, однако
начала были заложены году этак в 1947-м, когда Стивен Поттер опубликовал
небольшой трактат под заглавием «Теория и практика игр, или Искусство победить
в Игре не плутуя». Среди многих банальных принципов, касающихся ведения игры и
методики достижения победы, там числился и такой: «Заставьте вашего соперника
ощущать, что что-то не так, пусть и не очень». Еще один гласил: «Полагайтесь на
общее правило следующего содержания: букет всегда лучше, чем вкус. И наоборот».
Возможно, лучшим мастером
этой самой науки побеждать был Джимми Коннорс, уличный боец от тенниса,
выработавший свой собственный кодекс, в котором основополагающими были правила
собственного удобства, а не хорошего тона.
Послужной список Коннорса
на корте достаточно пространен и написан крупными буквами. Вот он, голубок,
невозмутимый и горделивый, обменивается репликами с публикой. Вот, явно не
страдая избытком любезности, кривится как молокосос, переевший зеленых яблок, и
что-то бурчит. А вот, прыгая на месте как Румпельстилтскин <Злой гном,
персонаж народных сказок. (Прим. перев.)>, направляет поток едких слов в
сторону какого-нибудь там бедолаги, которому выпала участь судьи на линии.
Эти громкие слова и
неотесанные манеры предназначались для того, чтобы приносить ему победы на
корте, однако друзей подобное поведение принести едва ли могло, и большинство
представителей теннисного мира видели в Коннорсе персону, достойную осуждения.
К их числу принадлежал Том Оккер, называвший его ребенком. Обычно любезный Род
Лейвер посмеивался, утверждая, что Коннорс «наверно, считает себя шедевром
мироздания, уступающим только напитку "Севен-ап"»; а Стэн Смит высказал
свое недовольство следующим образом: «Он делает такие вещи, которые раздражают
многих людей».
Но если Коннорс и был
смесью хама и игрока, то доминировал все-таки игрок, и его прямолинейная манера
контрастировала со всеми подковерными нарушениями конвенций — с его «представлениями
о поведении игрока», как выразился Артур Эш. Обладая прямым форхендом и двумя
вариантами бэкхенда, нанося удары без лишних телодвижений, Коннорс играл, по
его собственным словам, «более компактно», чем его соперники.
У него было еще одно ценное
качество: безграничный запас энергии. Эш, описывавший его игру, подвел итог
следующим образом: «Коннорс, безусловно, наделен духом бойца. Он будет
охотиться, выкладываясь до предела». Играя в такой манере, стройный как борзая
и наделенный волчьей хваткой, Коннорс настигал мяч резким, карающим ударом или
же просто летел к нему, не касаясь ногами земли, вытаскивая явно неберущиеся
удары; или устремлялся к сетке, приняв подачу соперника, пресекая все их
ответные удары; или же просто вводил соперников в состояние оцепенения своими
быстрыми и сильными ударами. «Играть с ним, это все равно, что драться с Джо
Фрезером, — сказал телекомментатор Дик Стоктон. — Этот парень всегда нападает.
Он никогда не расслабляется».
Коннорс усвоил свои
тигриные качества еще у колен своей матери и бабушки, ее матери. В буквальном
смысле этих слов. Познакомившись с игрой в возрасте аж двух с лишком лет, когда
управляться с ракеткой еще сложно, мелкий еще Джимми принял игру «как часть
самого себя», вспоминала его мать Глория Томпсон Коннорс, прежде выступавшая на
корте и считавшаяся тринадцатой в стране среди юниоров. И именно она вбила в
него некоторые качества, которые сделали его таким упрямым, не знающим пределов
допустимого бойцом. «Когда он был маленьким, если мне надо было сделать
попытку, я так и поступала, чего бы мне это ни стоило», — вспоминала она. А
потом еще приговаривала: «Видишь, Джимми, даже твоя мать обязана сыграть так».
Потом Коннорс вспоминал:
«У нас на заднем дворе был тренировочный корт, и я всегда играл с кем-нибудь из
них. Они всегда ездили со мной на турниры, а потом, когда я ходил в старшую
школу, заезжали за мной после школы, чтобы отвезти на тренировку».
Когда Джимми исполнилось
шестнадцать, его мать поняла, что достигла своего предела, и принялась искать в
округе человека, способного вывести ее дитятю на следующий уровень. Случилось
так, что она обратилась к услугам своего старого знакомого Панчо Сегура,
закаленного в турнирах ветерана, преподававшего в теннисном клубе
«Беверли-Хиллз», и уговорила его взять Джимми на обучение.
На Правом берегу — и
повсюду — давно считали, что в Лос-Анджелес стоит ехать лишь затем, чтобы
отточить свой бэкхенд. Именно это и сделал Джимми, и Сегура, являясь одним из
первых игроков, использовавших хватку двумя руками при бэкхенде, внес еще одно
важное измерение в неровную, но подавляющую своей мощью игру молодого человека:
патентованный бэкхенд, настолько сочный и привлекательный, что удар этот
вызывал у некоторых кулинарные ассоциации.
Джимми остался на Левом
берегу, чтобы посещать колледж. Однако после первого курса, победив в
первенстве НКАА среди одиночников, он решил, что может добиться большего,
оставил колледж и ступил на мощенную золотыми кирпичами дорогу.
Он поступил к Рику
Риордану, учредителю тура, который сказал ему так: «Если ты хочешь стать вторым
в одной из групп мирового теннисного чемпионата, то не станешь никем. Но если
ты стремишься стать самым известным теннисистом мира, иди со мной». Джимми стал
профессионалом в 1972 году и выиграл два своих первых турнира. Под руководством
Риордана Коннорс закончил свой первый год с семьюдесятью пятью победами, заняв
первое место среди американских мужчин-профессионалов и заработав 90000
долларов. Это — второй показатель по призовым.
На следующий год он
победил в чемпионате США среди профессионалов и поделил первое место в рейтинге
американской теннисной ассоциации со Стэном Смитом в результате опроса, который
откровенный Риордан назвал «аморальным и неэтичным обманом».
В 1974-м, показав «лучший
теннис в своей жизни», Коннорс стал в одиночестве на вершине рейтинга. В том
году он выиграл три из четырех турниров, составляющих так называемый «Большой
шлем» тенниса, — победив в открытом первенстве Австралии, на Уимблдоне и в
Форест-Хиллз. Однако он был лишен возможности присоединиться к Дону Баджу и
Роду Лейверу, единственным одиночникам, выигрывавшим «Большой шлем», так как
Международная теннисная федерация запретила ему участвовать в четвертом
Открытом первенстве Франции, потому что он играл в мировой теннисной сборной.
Это было всего лишь начало его долгой схватки с «истеблишментом», которому
Коннорсу чаще всего приходилось показывать словесный кукиш. Однако при всех
сражениях на корте и вне его к концу года оказалось, что свой фирменный
победный жест, удар в воздух стиснутым кулаком, он произвел 99 раз в 103
сыгранных матчах. И он начал искать новые вершины.
И вершинами этими стали
матчи, проводившиеся по схеме «Пусть победитель возьмет все» и имевшие успех во
многом благодаря умелому планированию Билла Риордана. После того как Коннорс
разделался с Кеном Розуоллом в финале 1974 года в Форест-Хиллз со счетом 6:1,
6:1, 6:4, он, по слухам, завопил: «А теперь подать мне сюда Лейвера». Однако,
если верить журналисту Майку Лупице, дело обстояло не совсем так. Лупица,
вовремя оказавшийся рядом, слышал весь разговор и утверждает, что когда Коннорс
покинул корт, Риордан подошел к нему и сказал: «Молодой человек, когда ты
пойдешь на пресс-конференцию, кто-нибудь спросит у тебя, что будет теперь,
после того как ты выиграл Уимблдон и Открытое первенство США». Опять-таки по
свидетельству Лупицы, Коннорс, наклонил голову набок и недоверчивым тоном
спросил: «Откуда вы знаете?» — «Поверь мне, — ответил Риордан. — Кто-нибудь да
спросит. А когда ты услышишь этот вопрос, ты ответишь: "Дайте мне Лейвера".
А я позабочусь обо всем остальном». Так родилось одно из самых величайших в
истории тенниса цирковых представлений под названием «Все достается
победителю», которое при более близком рассмотрении превратилось в «Победитель
получит больше». Тем не менее этот матч принес Коннорсу еще 100000 долларов и
укрепил его акции самого сильного теннисиста мира.
Но быстрее вперед, дорогой
читатель. Перейдем от 1974 года, когда лохматый, розовощекий и развязный юнец
выигрывал все подряд, к году 1991-му, когда и его имидж, и игра успели
поблекнуть, и Коннорс, еще не готовый расстаться со своей карьерой, упрятать ее
в нафталин и лаванду, вновь вышел на центральный корт Форест-Хиллз в возрасте
тридцати девяти лет, уже полноправным членом поколения «Джеритол» <Витаминные
таблетки. (Прим. перев.)>. Не являющийся уже «скверным парнем» тенниса —
титул этот перешел к Джону Макинрою — он превратился в простого старину
«Джимбо». И болельщики, привлеченные скорее его репутацией, чем его идущим на
спад мастерством, вновь повалили на трибуны, чтобы увидеть его, — прямо как
голуби, кругами спускающиеся к Вестсайдскому теннисному клубу во внесезонье.
Коннорс более чем оправдал
их ожидания, вновь пустив в ход так называемое «колесо Джимми». Обнаружив, что,
являясь номером 936 в компьютерном рейтинге, он тем не менее остается номером 1
в сердцах болельщиков, Коннорс возродил в своем сердце дух борьбы и приступил к
битве. Поровну смешивая жесткие смэши и холодный расчет, он наперекор всему
пробился в полуфинал. На один славный миг он вновь сделался старым великим
«Джимбо».
Некоторые действительно
так считали. Но были и такие, кто помнил Джимми Коннорса в дни расцвета, когда
движения его были легки, как перышко, и жестки, как железный прут, и они были
готовы поклясться, что он сделал это «на боевом духе», умением пользоваться
которым Коннорс владел лучше любого теннисиста. И кстати лучше любого другого
спортсмена.