63 ДНЯ ВАРШАВСКОГО АДА – КТО ВИНОВАТ? (продолжение)
На основе
фондов Архива президента РФ есть возможность реконструировать содержание
московских бесед Миколайчика со Сталиным и Молотовым.
Во время первой
встречи, как гласит запись переводчика В.Н. Павлова, 3 августа 1944 года
Миколайчик сам начал свой разговор со Сталиным с трех вопросов: о будущем
обращении с Германией; о договоре об управлении освобожденными районами Польши;
о будущей советско‑польской границе. Вопрос о восстании практически не был
затронут. Получается, что Миколайчик как бы не придал особого значения уже
начавшемуся восстанию в Варшаве, желая создать впечатление, будто мыслит
гораздо шире и хочет обсуждать принципиальные проблемы будущего Европы. Скорее
всего, истинная причина была в том, что у восставших уже возникли серьезные
проблемы. Сталин вроде бы принял «игру» Миколайчика, но сразу приземлил
дискуссию: «Все эти вопросы имеют большое политическое и практическое значение.
Но ни в одном из этих вопросов Миколайчик не коснулся факта существования
польского комитета национального освобождения (ПКНО), с которым Советский Союз
уже заключил договор о будущем управлении освобожденными районами…»
Речь шла о
соглашении от 26 июля, подписанном между правительствами СССР и
коммунистическим ПКНО, которым признавалась власть ПКНО на освобождаемой
польской территории. Так Сталин определил рамки спора, в котором желал
обсуждать проблему Варшавы. Польскому политику пришлось приоткрыть свои карты.
Как он сказал, 1 августа польская подпольная армия начала открытую борьбу
против немцев в Варшаве, и он, Миколайчик, хотел бы возможно скорее вернуться в
Варшаву и создать там правительство, которое опиралось бы на четыре партии,
представленные в правительстве в Лондоне, и на ПОРП, то есть на коммунистов. Он
хотел бы обратиться с просьбой дать указание, чтобы советские власти
содействовали Армии Крайовой.
Далее, имея в
виду поставленные вначале три кардинальных вопроса, Миколайчик заявил: «Я не
хочу уходить от этих вопросов. Но я хочу быть в Варшаве!»
Сталин не без
горькой иронии заметил: «Но Варшава‑то в немецких руках…»
Миколайчик
заверил, что Варшава будет скоро освобождена, и он будет «в состоянии
сформировать сильное правительство, которое станет опираться на всю Польшу».
Сталин снова не
без иронии ответил, что уже сейчас хочет предупредить, что советское
правительство не признает лондонское правительство, с которым оно прекратило
отношения.
В ответ
Миколайчик спросил: «Должен ли он понимать Сталина в том смысле, что польскому
правительству в Лондоне закрыт путь в Польшу?»
Естественно,
польский политик понял своего собеседника правильно, но продолжал: «Когда
советские войска вступят в Варшаву, то к вам придет заместитель премьер‑министра
польского правительства и командующий польской армии, чтобы заняться с вами
вопросами управления Польши…»
Непосредственно
вслед за этим Миколайчик обратился к Сталину с просьбой дать указания
советскому командованию оказать помощь восставшим. В беседах с Миколайчиком
Сталин и Молотов с серьезным видом обсуждали процедуру сбрасывания ручных
гранат, противотанковой артиллерии и боеприпасов. Обсуждались вопросы сигналов
и шифров, даже сбрасывания советского офицера связи…
По некоторым
данным, позже Сталин лично приказал командующему 1‑м Белорусским фронтом
маршалу Рокоссовскому выслать к Бур‑Комаровскому двоих офицеров‑парашютистов
для связи и согласования действий, однако последний не пожелал их принять.
Судьба этих офицеров так и осталась неизвестной, и у всей этой истории нет
документальных подтверждений. Польская сторона позже заявляла, что никаких
офицеров никто не высылал. Был сброшен советский офицер связи, но не в августе,
а только 21 сентября…
Перспектива, по
Миколайчику, на московских переговорах выглядела так: идет восстание,
заместитель Миколайчика уже там, и он вместе с командующим, то есть генералом
Бур‑Комаровским, готов принять советских военачальников, если те придут в
Варшаву. Не будет преувеличением полагать, что своими заявлениями Станислав
Миколайчик уже 3 августа 1944 года фактически предрешил будущее поведение
советского Верховного Главнокомандующего.
Когда 9 августа
состоялась новая встреча, то поведение сторон едва ли изменилось. Миколайчик
снова начал разговор с того, что собирается прибыть «возможно скорее» в
Варшаву, где сообщит своим коллегам о московских беседах, а сейчас он не имеет
достаточных полномочий, чтобы решить вопрос об отношениях с ПКНО и проблему
советско‑польской границы.
Сталин, не
забывая о вопросе признания ПКНО и восстановления границы 1939 года, вроде как
бы «обхаживал» польского деятеля: для него теперь Польша должна была стать
союзником. «Основой нашей политики, – заявил он 9 августа, – является
союз с Польшей. Необходимо, чтобы поляки поверили, что руководители нынешней
России не те, что были при царском правительстве».
Интересно,
вспоминал ли Сталин, как в том же кабинете на втором кремлевском этаже в беседе
с Георгием Димитровым 7 сентября 1939 года он выражал свое удовлетворение по
поводу того, что польское государство вообще прекратит свое существование?..
Сталин
напоминал о немецкой угрозе, о возможности ее возрождения через 20–25 лет:
«Если у Польши будет существовать союз с Советским Союзом, то никакие опасности
не будут страшны…»
Когда
Миколайчик снова заверил Сталина, что его правительство стремится к
сотрудничеству с коммунистами, Сталин заметил: «Это было бы очень хорошо…»
А на следующей
встрече в Москве, как бы в продолжение темы, Верховный философски заметил: «В
Польше нет еще условий для коммунизма, и вряд ли они когда‑либо будут
существовать…»
Итак, во время
визита Миколайчика о варшавском восстании серьезных разговоров не было (либо
эта часть беседы засекречена до сих пор). Как и следовало ожидать, переговоры
окончились практически ничем. Остается загадкой, почему Миколайчик приезжал в
Москву не раньше, а после начала восстания, если действительно надеялся на
помощь русских? Почему Лондон не договорился с Москвой заранее? Может, польское
правительство в эмиграции переоценило силы восставших? Возможно, но целью
правительства Польши, находившегося в Лондоне, было освободить столицу до
прихода советских войск. Естественно, союзники имели на Польшу свои виды, но
вскоре стало очевидно, что Красная армия находится у стен Варшавы. Тогда они,
как и в сентябре 39‑го, практически бросили поляков на произвол судьбы. Самое
большее, что теперь могли сделать союзники – пообещали оказать поддержку с
воздуха. Хотя и это в случае успеха было бы немало.
Сталин играл
свою игру: не успел Миколайчик покинуть Москву, как 16 августа советский лидер
направил Черчиллю резкое послание, в котором возлагал всю ответственность за
авантюру в Варшаве на поляков: «При создавшемся положении советское
командование пришло к выводу, что оно должно отмежеваться от варшавской
авантюры, так как оно не может нести ни прямой, ни косвенной ответственности за
варшавскую акцию». 22 августа, отвечая на совместное послание Рузвельта и
Черчилля, Сталин констатировал: «Рано или поздно, но правда о кучке преступников,
затеявших ради захвата власти варшавскую авантюру, станет всем известна…
Создалось положение, когда каждый новый день используется не поляками для дела
освобождения Варшавы, а гитлеровцами, бесчеловечно истребляющими жителей
Варшавы». В другой сталинской телеграмме Миколайчику были такие слова: «Более
близкое знакомство с делом убедило меня, что варшавская акция, которая была
предпринята без ведома и контакта с советским командованием, представляет
легкомысленную авантюру, вызвавшую бесцельные жертвы населения. К этому надо
добавить клеветническую кампанию польской печати с намеками на то, будто
советское командование подвело варшавцев».
Свежие немецкие
дивизии, спешно стянутые из Румынии, Голландии и Италии, в район Варшавы начали
прибывать еще до начала восстания. Новый начальник штаба немецких сухопутных
войск генерал Гейнц Гудериан отчетливо понимал, что Варшава – это ключ,
открывающий Красной армии прямую дорогу на Берлин. 5 августа в Варшаву прибыл
обергруппенфюрер СС Эрих фон дем Бах‑Зелевски, командовавший особыми отрядами
«по борьбе с бандами» на Украине, в Белоруссии и Югославии.
По
воспоминаниям Рокоссовского, противник «сосредоточил на восточном берегу в
районе Праги, предместье Варшавы, несколько дивизий: 4‑ю танковую, 1‑ю танковую
"Герман Геринг", 19‑ю танковую и 73‑ю пехотную… На варшавском
предполье сосредоточилась сильная группировка в составе 5‑й танковой дивизии СС
"Викинг", 3‑й танковый дивизион СС "Мертвая голова", 19‑й
танковой и до двух пехотных дивизий».
В конце июля
1944 года войска маршала К. Рокоссовского форсировали Вислу и подошли к
Варшаве. Тем временем в восточной части польской столицы уже развертывались
свежие немецкие танковые соединения, которые сумели остановить стремительное
наступление Красной армии и у Радзымина разбили советский танковый корпус.
Многие утверждают, что войскам 1‑го Белорусского фронта надо было не
останавливаться, а сразу продолжить наступление, идти навстречу восставшим и
овладевать городом. Утверждать такое можно только сегодня, не имея
представления о сложившейся в тот момент ситуации.
Еще во время
переговоров с Миколайчиком Сталин поручил представителю Ставки маршалу Г.К.
Жукову и командующему 1‑м Белорусским фронтом маршалу Рокоссовскому изучить
вопрос о возможности немедленного форсирования Вислы. Ответы были однозначны:
не раньше конца августа, а вероятнее всего, в сентябре. Советское командование
отчетливо понимало, что брать Варшаву «в лоб», форсируя такую мощную водную
преграду, как Висла, и атаковать в городской черте укрепленный высокий западный
берег реки – дело практически безнадежное. Это противоречило свежим урокам боев
за Сталинград и Киев, когда города освобождались не лобовыми атаками через
Волгу и Днепр, а тщательно подготовленными глубокими охватывающими маневрами.
Именно поэтому основные усилия были направлены на то, чтобы захватить и любой
ценой удержать плацдармы севернее и южнее Варшавы, с которых, развивая
наступление, можно было замкнуть кольцо окружения западнее польской столицы. К
тому же постепенно ослабевала наступательная сила советских войск: с 25 июня по
5 июля они преодолевали ежедневно в среднем около 30 километров, а в следующие
10 дней – лишь 13–14.
В соответствии
с разработанным 8 августа командующими 1‑м и 2‑м Белорусскими фронтами
Рокоссовским и Захаровым под общим руководством маршала Жукова планом правое
крыло 1‑го Белорусского фронта должно было выйти на нижний Нарев. Затем,
форсировав Вислу к западу от Модлина, совместно с левым флангом, развивающим
наступление с Магнушевского плацдарма, окружить противника и овладеть Варшавой.
Немцы оказывали
Красной армии ожесточенное сопротивление. В непрерывных боях 2‑я гвардейская
танковая армия генерал‑полковника С. Богданова потеряла 1900 человек убитыми и
ранеными, свыше 280 танков и самоходных орудий. Выходя из окружения, нашим
танкистам приходилось снимать с лишенных топлива машин вооружение, взрывать или
топить их в болотах. По свидетельству Рокоссовского, войска двух наших армий
вытянулись в нитку, введя в бой все свои резервы. Усталость войск и огромный
отрыв их от баз снабжения были очевидными. Только артиллерия отстала от
передовых частей на 400 километров.
Немецкий
контрудар в районе Воломина окончательно остановил замедляющееся наступление
советских войск и вынудил их перейти к временной обороне для накопления сил.
Этот факт никогда не оспаривался даже представителями Армии Крайовой. Уже после
восстания преемник Бур‑Комаровского генерал Л. Окулицкий, анализируя его итоги,
в специальном закрытом издании штаба Армии Крайовой «Варшавская битва» писал:
«…Судьба битвы за Варшаву была предрешена в советско‑немецком сражении 4 и 5
августа… Неверно предположение, будто советские войска не заняли Варшаву,
потому что желали гибели оплота польской независимости.