Ив Монтан (настоящее имя Иво Ливи) родился 13 октября 1921 года в итальянской деревушке Монсуммано Альто, в пятидесяти километрах от Флоренции.

"Мама назвала меня Иво, — вспоминал Монтан. — Фамилия моего отца — Ливи. Когда я появился на свет, у меня уже были брат и сестра. Родители говорили, что жизнь была тогда очень трудной: нищета, безработица. В 1923 году, когда отец со всеми нами сбежал во Францию, мне было всего два года. Ему не нравился фашизм. Он боялся, как бы его сыновей не забрали силой в отряды Балилла. (Отряды Балилла — фашистская молодежная воспитательная организация, созданная в 1926 году. — Прим. авт.) «Мои сыновья не будут ходить в черных рубашках, они не будут носить траур по Италии…». Он был прав. Италия черных рубашек была страной, заранее надевшей траур по своим детям.

Мы задержались в Марселе. У нас не осталось ни гроша, и дальше ехать было не на что…".

Иво стал ходить во французскую школу и неплохо учился. Но школу пришлось бросить: отцу слишком тяжело, он кормит троих детей и жену. С пятнадцати лет Иво пошел работать. Кем только не был: гарсоном в кафе, учеником бармена, рабочим на макаронной фабрике и даже дамским мастером.

"Я вкалывал не только ради куска хлеба, но и ради свободы, ради права делать то, что я хочу, — говорит Монтан. — Все остававшиеся деньги я тратил на пластинки Мориса Шевалье и Шарля Трене. Я умирал от желания стать таким, как они. Для меня они были самыми великими! Я знал наизусть все их песни. Я ходил их слушать, когда они приезжали в Марсель. Дома перед зеркалом я копировал их жесты. Я работал так часами и был счастлив. И вдруг однажды мне удалось спеть в одной забегаловке на окраине. Для меня это был «Альказар» (старейший французский мюзик‑холл. — Прим. авт.).

Именно в этом кабачке мне пришлось изменить фамилию. «Иво Ливи, — сказал мне хозяин, — это плохо. Слишком типично и не звучит». Я взял французское имя, «a monta» превратил в Монтана.

Я выступал сначала в маленьких третьесортных залах, потом во второсортных и, наконец, добрался до «Альказара». Его хозяин — Эмиль Одифред. Ему я обязан началом своей карьеры. Он ко мне великолепно относился. Он говорил: «Вот увидишь, сынок, в Марселе тебя ждет мировая слава». И мы оба смеялись. Но в первый вечер меня колотило от страха…

Когда в Марселе люди идут в театр, они несут с собой автомобильные гудки, помидоры, тухлые яйца с намерением пустить их в дело, если что‑то не понравится. Со мной все прошло отлично, даже устроили овацию.

…Война все поломала. Я стал рабочим‑металлистом, точнее, формовщиком. Это очень вредно для легких. Мне выдавали три литра молока в день… Потом я стал докером…".

Прекрасно понимая, что в Марселе настоящей карьеры не сделать, Монтан подался в Париж. Ему повезло — в феврале 1944 года он выступил в «ABC».

«В 1944 году он, спасаясь от мобилизации на трудовой фронт, бежит из Марселя в Париж и начинает искать ангажемент, — пишет Н. Сарников. — В руках у него потрепанный чемодан, в кармане несколько франков и выцветшая марсельская афиша: „Поет Ив Монтан, человек‑динамит". Монтан шарахается от немецких жандармов, смешит парижан своим марсельским акцентом и, с трудом сдерживая дрожь в коленках, ездит в метро, которое приводит его в ужас. Ему волей‑неволей приходится много колесить по Парижу: он пробуется чуть ли не во всех кабаре — „Болье", „Фоли‑Бельвиль", „Бобино"… Наконец приходит черед „Мулен‑Руж" (для молодого певца это уже успех) — тут Монтан встречает Эдит Пиаф. Она поможет ему сделать карьеру, научит разговаривать с импресарио… И навсегда разобьет его сердце».

О первой встрече Монтана и Пиаф подробно пишет в своей книге о великой певице С. Берто:

«Периоду, который наступал, суждено было длиться долго. Эдит назвала его „фабрикой", потому что она сама стала формировать певцов. Открыла их серийное производство. Начала она с Ива Монтана.

Лулу сказал как‑то Эдит: "Больше вам не будут навязывать актеров в качестве «американской звезды». Теперь право выбора за вами.

Для концертов в «Мулен‑Руж» вам предлагают Ива Монтана". — «Нет. Я о нем не имею представления… Я хочу Роже Данна, оригинальный жанр. Это товарищ, его я знаю».

Но Роже не было в Париже. И никого нельзя было пригласить из провинции, все стало слишком сложно. Дело происходило за месяц до Освобождения.

«Ну ладно, — сказала Эдит. — Назначьте прослушивание вашему Иву Монтану. Я приду».

Сидя в глубине зала «Мулен‑Ружа», Эдит ждала. На сцену вышел крупный темноволосый парень, по типу итальянец, красивый, но безвкусно одетый: куртка в немыслимо яркую клетку, маленькая шляпа, наподобие шляпы Шарля Трене. В довершение всего он стал петь старые американские и псевдотехасские песенки, подражая Жоржу Ульмеру и Шарлю Трене. До чего же это было плохо! Я следила за Эдит, будучи уверена, что она не досидит до конца.

Спев три песни, он вышел на авансцену и вызывающе спросил: «Ну что, продолжать или хватит?»

«Хватит, — крикнула Эдит, — подожди меня».

Я была уверена, что он сейчас взорвется. Эдит знала, что он злится на нее за это прослушивание и что он, не стесняясь, говорил о ней так: «реалистическая песня в уличном исполнении», «скука смертная» и т.п.

Забавно было смотреть на них издалека: он стоял на краю сцены, она — внизу, такая маленькая, что ее нос не доставал до его колен. Он счел унизительным для себя нагнуться к ней. Но Эдит не собиралась вести с ним длинной беседы: «Если хочешь петь в моей программе, приходи через час ко мне в отель „Альсина"».

Ив задохнулся, побелел от бешенства. Однако через час в комнате отеля «Альсина» сдался на милость победителя. Эдит не стала надевать белых перчаток.

«Для краткости начнем с твоих достоинств. Ты красив, хорошо смотришься на сцене, руки выразительные, голос хороший, приятный, низкий. Женщины по тебе будут сходить с ума. Ты хочешь выглядеть и выглядишь умным. Но все остальное — нуль. Костюм дурацкий, годится для цирка. Жуткий марсельский акцент, жестикулируешь, как марионетка. Репертуар не подходит совершенно. Твои песни вульгарны, твой американский жанр — насмешка». — «Он нравится! Я с ним добился успеха». — «В Марселе! Там уже четыре года ничего не видели. А в Париже публика рада, когда пародируют оккупантов. Здесь аплодируют не тебе, а американцам. Но когда американцы будут здесь, рядом с ними ты будешь выглядеть как придурок. Ты уже вышел из моды».

Пытаясь подавить злость, Ив даже скрипел зубами. Эдит внутренне веселилась.

«Спасибо, мадам Пиаф. Я понял. Я вам не подхожу».

«Опять не угадал. Подходишь, и я не хочу помешать тебе заработать на жизнь»».

Пиаф стала той ракетой, которая вывела Монтана на орбиту большой эстрады. В дальнейшем же своей эстрадной и кинематографической карьерой Монтан в немалой степени обязан Симоне Синьоре, которая ради него оставила мужа, режиссера Ива Аллегре. Ив и Симона поженились 22 декабря 1951 года в мэрии Сен‑Поль‑Де‑Ванса.

Монтан говорил: «Она была такая умница, в совершенстве знала английский, латынь, историю — не то что я, дремучий босяк. Симона воспитывалась в интеллигентной семье, ее отец дружил с драматургом Жаном Ануем, художником Полем Гримо, а сама она общалась с Превером и Луисом Бунюэлем. Меня, примата, только в 23 года узнавшего о существовании Бодлера, она заставляла читать книги и даже в домашней обстановке изъясняться высоким стилем: „Прошу, подайте соль, что под рукой у вас", „Сударыня, как приятно вас лицезреть"…»

Под умелым и внимательным руководством Синьоре он совершенствует свое мастерство. В своих песнях он обращается к поэзии Л. Арагона, Г. Апполинера, П. Элюара, Ж. Провера, к актуальным политическим темам.

Во второй половине 50‑х годов Ив Монтан приехал в СССР. Его уже знали благодаря прославленному кукольнику Сергею Образцову. Из Парижа он привез несколько пластинок и с помощью радио познакомил с Монтаном советского слушателя. В 1956 году в предисловии к книге Монтана под названием «Солнцем полна голова» Образцов рассказывал:

"Тот концерт, на который мы пришли в зал «Этуаль», не был премьерой Монтана. Он пел в этом зале и вчера, и позавчера, и неделю назад. Он пел уже несколько месяцев подряд одни и те же песни, и каждый день две тысячи человек заполняли зал и еще сотни не могли достать билетов.

Молодой, спортивный, в коричневой куртке с расстегнутым воротом, заправленной в такие же коричневые штаны. Легкий, но не развязный, ловкий, могущий сделать во время песни про акробатов «колесо», но вовсе не эксцентричный и не хвастающийся своей ловкостью.

Сзади него — большой, туго натянутый занавес из тюля. За тюлем маленький оркестр. Он виден, но не мешает, не лезет в глаза. Как только Монтан начинает петь, перед вами остается только один человек, объемный силуэт которого вырезан на белом экране тюля.

Какие же песни поет Монтан? Разные, очень разные. О чем они? О многом. И об очень значительном, и о том, что, на первый взгляд, может показаться пустяком, но что никогда не пустяк…

Девушка, красивая, молодая, качается на качелях, и ничего ей, кроме качелей, не нужно. Влюбился в нее человек. Простой человек. Стал угощать конфетами, повел смотреть балаганы. Она сказала «мерси» и побежала качаться на качелях. Он дождался ее внизу и поцеловал. Но она опять убежала качаться. Наконец он сделал ей предложение. Женился. А она все‑таки бежит на качели. Смешная песня. Комичность ее Монтан сохраняет полностью и ничем не отягчает песенной легкости, но все это окрашено таким нежным, добрым и чистым отношением Монтана к героине своей песни, что сама песня становится прекрасной, как хрусталь.

А вот другая песня. Маленький негр чистит обувь белым людям. Солнце он видит только тогда, когда оно отражается в блеске начищенных им башмаков. Луч прожектора освещает Монтана. Черная тень все растет и растет сзади певца на широком экране, и песня о маленьком негритянском мальчике становится песней о судьбе большого народа. Вы видите, как не похожи эти песни — веселая и совсем не веселая. По‑смешному любовная и социально заостренная, антирасистская. Совсем не похожи. Но верой в людей объединяет их Монтан.

Он поет о шофере, ведущем грузовик по бесконечной ленте дорог, и вы понимаете, как безжалостен бывает труд. Он поет про дирижера симфонического оркестра, полюбившего обыкновенную девушку, которой нравится только простая музыка танцев, и вы понимаете, что, как бы прекрасно и сильно ни было искусство, все равно любовь сильнее, потому что она прекраснее.

Он поет про солдата, идущего на войну с надеждами на славу и возвращающегося никому не нужным, с узелком грязного белья за спиной…

А потом Монтан рассказал — не спел, а тихо рассказал — про девушку, которую звали Барбара. Он любит ее, хоть и видел всего только раз. Это было давно. Она шла по лестнице, и кто‑то ее окликнул: «Барбара!..» И девушка кинулась на этот зов, и стало ясно, что ее позвал возлюбленный. С тех пор прошли годы. Была война. Неужели девушка несчастна? Неужели ее возлюбленный убит? Как горько, как страшно думать о том, что девушка, которую любишь, несчастна!"

Представ перед москвичами, Монтан полностью оправдал надежды. Однако после того как Монтан, убежденный антисталинист, снялся вместе со своей женой в известном фильме 1969 года по мотивам горестных воспоминаний чешского коммуниста Артура Лондона «Признание», он подвергся несправедливым нападкам со стороны советской прессы. Участие в фильме «Признание» надолго сделало его «невъездным» в СССР; он приехал туда только в 1989 году, когда этот фильм показали в Москве.

Параллельно с эстрадными триумфами успешно развивалась и его кинокарьера. Свою первую роль в кино он получил в фильме М. Карне «Врата ночи» (1946), где еще выглядел явно беспомощным. Однако Монтан оправдывает свой псевдоним «растущий». Он очень трудолюбив и явно прогрессирует в фильмах, где режиссеры используют его выгодные внешние данные, мужественность. Первый большой успех принесла ему картина Анри‑Жоржа Клузо «Плата за страх» (1952).

Далее он с убедительным мастерством и обаянием играл в таких содержательных фильмах, как «Сейлемские колдуньи», «Люди и волки», «Война окончена», «Жить, чтобы жить», «Все хорошо», «Красный круг», «Полицейский пистолет „Питон‑357"», «Признание», «Убийцы в купе», «Дикарь».

Последнюю роль актер сыграл в фильме Ж.‑Ж. Бенекса «ИП‑5», вышедшем на экран уже после его смерти.

В 1985 году умерла жена певца Симоне, а в шестьдесят семь лет Монтан впервые стал отцом. Матерью стала его бывшая секретарша Кароль Амьель, с которой он начал встречаться еще при жизни Симоне. Увы, Монтану недолго довелось общаться со своим сыном Валентином: он умер 9 ноября 1991 года.