Русская балерина, выступала в Мариинском театре. Участвовала в «Русских сезонах» в Париже. Гастролировала с собственной труппой во многих странах мира. Выступала в главных партиях классического репертуара; прославилась в хореографическом этюде «Умирающий лебедь» на музыку К. Сен-Санса.

 Сказка иногда всё-таки становится былью, что бы там ни говорили скептики. История балерины, дочери прачки и отставного солдата, чудом вознесённой на вершину славы, богатства и успеха — чем не святочный рассказ, призванный дать нам надежду на милосердие и благодать Провидения. А ведь этот сюжет — подлинная схема жизни гениальной балерины Павловой. Схема — потому что все волшебное и простое бывает только в сказке.

О детстве Анны Павловой мало известно. Любимым воспоминанием балерины был сладенький рассказ о том, как в возрасте восьми лет на Рождество матушка Нюры (так звали девочку домашние) повезла дочку в Мариинский театр на балет «Спящая красавица». Безусловно, это было эпохальное событие не только в жизни бедной Нюры, но и, как выяснилось позже, в истории балета, ибо девочка немедленно решила, что она будет танцевать и непременно лучше всех.

Через несколько лет, когда Нюра подросла, а была она очень маленькой и худенькой по причине слабого здоровья, матушка Любовь Федоровна привела её в театральное училище. Суровые экзаменаторы, конечно, не сразу разглядели в девочке будущую звезду, но, понятно, нашёлся один-единственный прозорливец. Им оказался известный артист балета, тоже со сказочной фамилией, Гердт, который решительно защитил юное дарование. И 29 августа 1891 года Анна Павлова начала своё восхождение к вершинам танцевального Олимпа.

Внимание в училище на Анечку обратили сразу же — и не потому что выделялась она особенными техническими возможностями, не потому что преуспела в прилежании, а потому что была ни на кого не похожа, казалась особенной, не от мира сего. Худенькая, слабенькая, но не по-детски упорная, она отличалась нервностью, даже экзальтированностью, и необыкновенной подвижностью. Её взгляд часто становился отстранённым, словно Анечка улетала куда-то далеко-далеко, в другой мир.

Русская балетная школа сложилась в училище к концу XIX века. Мариинское театральное училище славилось своими педагогами. Здесь выросла целая плеяда знаменитых актёров, и каждый ребёнок, прикоснувшийся к таинству искусства в стенах alma mater, мечтал остаться служить в Мариинском театре.

На выпускном экзамене Павлова вместе с тремя воспитанницами танцевала одноактный балет на музыку Пуни «Мнимые дриады». В первом ряду театра сидели члены жюри и пресса. Павлову невозможно было не отметить. «Тоненькая и стройная, как тростинка, и гибкая, как она же, с наивным личиком южной испанки, воздушная и эфемерная, она казалась хрупкой и изящной, как севрская статуэтка». Подобное восхищение трогательной женственностью, жалость и нежность перед незащищённостью и слабостью станут лейтмотивом зрительских чувств к балерине Павловой и её сценическому образу.

В театральный сезон 1899—1900 года Павлова стала актрисой прославленной «Мариинки», да не в каком-нибудь кордебалете — её зачислили в корифейки. Её партнёром оказался Михаил Фокин, с именем которого в русском балете связаны значительные преобразования. Фокин один из первых обратил внимание на то, что классические танцовщики не стремятся донести до зрителя художественный образ, а демонстрируют лишь техническую сторону балета да стараются в выгодном свете представить собственную персону. Последним двум обстоятельствам способствовали и принципы постановки спектакля, и настрой зрителя, усматривающего в балете лишь возможность продемонстрировать физическое совершенство человека, и костюмы — однотипные для любой роли. Фокин сам начал ставить танцы, и именно в Павловой он нашёл идеальную исполнительницу. Не то чтобы балерина на первых порах сознательно принимала идеи Фокина. Сам реформатор писал: «Павлова не выставляла никаких лозунгов, не боролась ни за какие принципы, не доказывала никаких истин, никаких, кроме одной. Она доказывала одну истину, что в искусстве главное — это… талант…» И всё же художественный вкус Анны, её безупречная органика, тонкое чувствование стали тем камертоном, который позволял Фокину выверять свои идеи.

Содружество двух гениев подарило русскому балету известный шедевр: «Умирающего лебедя». История создания этого номера проста. Павлова попросила Фокина поставить для неё танец для концерта в Дворянском собрании. Фокин как раз в то время учился играть на мандолине и вместе со школьным товарищем разучивал никому не известное тогда произведение Сен-Санса.

«А может быть, „Лебедя" поставить?» — предложил он.

Идея понравилась Павловой, она мгновенно представила себя в этой роли. Её тоненькая, вдохновенная фигурка словно была создана для Лебедя.

Фокин сочинил миниатюру за несколько минут. Это были мгновения величайшего вдохновения. С той поры прошло почти столетие, а номер по-прежнему живёт в танце великих русских балерин. Рассказывают, что Сен-Санс в Париже подошёл после концерта к Павловой: «Мадам, когда я увидел вас в „Лебеде", я понял, что написал прекрасную музыку!»

Восхождение Павловой на вершину славы кажется неправдоподобно стремительным. Уже через год после дебюта Анна получает звание второй солистки, а успех в роли Никии в балете «Баядерка», поставленном Петипа, даёт ей престижное право называться первой солисткой прославленной «Мариинки».

Мир узнал о русской примадонне в 1907 году, когда Павлова впервые с небольшой труппой гастролировала в скандинавских странах. Это был триумф. Каждый вечер в новое здание шведской королевской оперы являлся монарх Оскар II, образованный человек, автор исторических трудов, поэт, драматург, литературный критик. Он собственноручно после последнего представления вручил Павловой орден «За заслуги перед искусством». Вечером за её экипажем до самого отеля молча шла толпа зрителей. Люди не аплодировали, не переговаривались. Никто не ушёл и тогда, когда балерина скрылась за дверями гостиницы. Павлова недоумевала, как ей поступить. Наконец она догадалась выйти на маленький балкончик. «…И меня встретили целой бурей рукоплесканий и восторженных криков, почти ошеломивших меня после этого изумительного молчания. В благодарность я могла только кланяться. Потом они начали петь милые шведские песни. Я не знала, что делать. Потом сообразила — бросилась в комнату, притащила корзины, подаренные мне в этот вечер, и стала бросать в толпу цветы: розы, лилии, фиалки, сирень…»

Подобное восхищение Павлова вызывала в каждой стране, которая её принимала «"Видели ли вы Павлову?" — эта фраза стала употребляться чуть ли не вместо приветствия, — писала одна из популярнейших английских газет, вскоре после дебюта Павловой в „Палас-театре". — Где бы ни встретились два лондонца — за обеденным столом, в гостях или в клубе, — разговор тотчас заходил об Анне Павловой и Михаиле Мордкине…» 28 февраля 1910 года, по мнению известного импресарио Сола Юрока, открывшего Новому Свету имена Шаляпина и Глазунова, следовало бы считать днём рождения американского балета. Гастроли Анны Павловой открыли заокеанскому зрителю настоящую красоту классического танца.

Достигнутые балериной вершины были так высоки, что ей, казалось, уже некуда было стремиться. Однако непомерное честолюбие, с годами превратившееся в нечто болезненное, сжигало Павлову. Она отказалась от участия в «Русских сезонах» Дягилева в Париже, потому что ревновала публику к звёздам — Нижинскому, Шаляпину, Карсавиной, не желая с кем бы то ни было разделить успех. Она рассталась с великолепным партнёром Михаилом Мордкиным, артистом огненного темперамента и редкостной красоты, потому что не могла ему простить восхищения публики. Она отдавала сцене все: не просто силы и талант, но всю жизнь, взамен же требовала только одного — божественного почитания.

Павлову больше не устраивало положение подневольной актрисы, пусть даже примы, в постоянном театре. Она набрала свою труппу, довольно сереньких танцоров, и стала единоличной хозяйкой собственного репертуара, собственной судьбы, собственного театра. Одновременно она купила прекрасный особняк в окрестностях Лондона в Айви-Хауз, где организовала балетную школу. Ещё на несколько сезонов Павлова приезжала гастролёршей в родную «Мариинку», но вскоре и эти редкие выступления на родине прекратились.

Теперь балерина мало заботилась о новациях в балете, она была не слишком разборчива в качестве балетных постановок, её не очень волновало мастерство кордебалета — зритель шёл только «на Павлову». Её завораживающее обаяние было поистине магическим. Ни до неё, да и, наверное, ни после балетный мир не знал такой обнажающей искренности, такого вдохновения, романтического полёта к самым сокровенным тайнам женственности. Даже присутствующие на репетициях Павловой не могли сдержать слёз.

Её нервная подвижность была необыкновенной, она могла моментально преображаться. То, на что обычному танцору требовалось несколько часов, Павлова осваивала за полчаса, уставая, правда, при этом до изнеможения. Рассказывали, как балерина показывала кому-либо придуманную ею комбинацию. Она молниеносно вскакивала со стула, проделывала разные па и падала без сил на своё место. Естественно, никто не мог уловить последовательности движений, но повторить Павлова уже никогда не могла. Новый показ сопровождался новым гениальным вдохновением.

Свою жизнь в Айви-Хауз Павлова организовала с редким для таланта порядком и благоразумием. Она увлекалась цветоводством и со всех концов мира привозила диковинные растения для своего роскошного сада. Любила лебедей и охотно позировала на фотографиях с собственным лебедем Джеком. В доме все соответствовало тонкому вкусу и английскому представлению о комфорте, тем более что особняк прежде принадлежал знаменитому художнику Джону Тернеру. В середине двухэтажного здания находился двухцветный зал со стеклянной крышей, а внизу и наверху находились жилые комнаты. Полуподвальный этаж Павлова отвела под театральную костюмерную. Нотная библиотека также заняла своё место в костюмерной. Все это богатство было расписано в картотеке с указанием места хранения. Театральным реквизитом ведали портниха, прачка, парикмахер и библиотекарь-музыкант. Когда Павловой срочно нужно было получить что-либо из своего богатейшего собрания, вещь ей доставляли в одно мгновение. Так что «научной организацией труда» великая балерина могла бы похвастаться не только перед своими современниками, но и перед потомками.

В частной жизни Павлова была тяжёлым человеком. С Виктором Дандре её связывала многолетняя дружба, но, поженившись, они, по-видимому, скорее стали деловыми партнёрами, чем супругами. Благодаря усилиям Дандре Павлова была избавлена от утомительных обязанностей разрабатывать маршруты гастролей, продумывать хозяйственные мелочи, заботиться о деньгах. В доверительной беседе с одной из своих подруг Павлова однажды сказала:

«Ах, вам меня не понять, не понять! Что такое моя жизнь? Я создана, чтобы любить, и хочу быть любимой. Но я никого не люблю, и меня тоже никто, никто не любит…»

«Вас обожают!»

«Да! Да! Все! Я всех обожаю, и все меня обожают! Но это не любовь! Точнее, не та любовь, о которой я мечтаю…»

Что ж, терзания гениального человека трудно понять простым смертным.

Смена настроений, притом как будто беспричинная, приводила даже близких людей Павловой в недоумение. Порой она казалась простым, милым и добрым человеком, но через миг могла стать вздорной, капризной, жестокой, невыносимой.

Слава Павловой облетела все континенты. Она была, если можно так выразиться, трудоголиком. Что заставляло великую актрису соглашаться на бесконечные турне в ущерб здоровью, безмерно уставать и, недомогая, выходить на сцену? Деньги не имели для неё первостепенного значения, их было слишком много. Скорее всего её гнал неудержимый вихрь собственной гениальности, она словно боялась опоздать, чего-то недоделать, она боялась посмотреть этой бренной жизни в глаза, где балерины стареют. Страшнее самой смерти для Павловой представлялся уход со сцены. С замиранием сердца спросила сорокапятилетняя балерина у постаревшего друга юности Михаила Фокина о своей форме. Он ответил ей, что она поставит рекорд долгожительства в балете. Но он ошибся.

Бесконечные гастроли, переезды, нервная самоотдача подкосили силы Павловой. Она заболела воспалением лёгких и больше не смогла подняться.

Последний раз, приподнявшись на постели, как будто готовясь встать, Анна отчётливо и строго сказала: «Приготовьте мой костюм Лебедя».